– Ты будешь оглядывать комнату, словно думаешь, – ответил
Джон. – А я о тебе позабочусь.
И Джон позаботился. Он решал все домашние задания, а Блейз
переносил решения в свою тетрадь, пытаясь копировать те самые цифры на плакатах
метода Палмера, которые висели над классной доской. Иногда Закон поднимал его с
места и задавал вопрос, и тогда Блейз вставал и оглядывался, смотрел куда
угодно, только не на Мартина Кослоу, и это удивления не вызывало: так поступали
практически все, кого вызывал Закон. Оглядываясь, он смотрел в том числе и на
Джона Челцмана, который сидел рядом со шкафом, где хранились книги, положив
руки на парту. Если число, которое хотел услышать Закон, не превышало десяти,
количество вытянутых пальцев давало ответ. Если это была дробь, поначалу руки
Челцмана сжимались в кулаки. Потом они разжимались. Левая рука давала
числитель. Правая – знаменатель. Если знаменатель превышал пять, пальцы Джона
вновь сжимались, а потом показывали нужное число уже на обеих руках. Блейз без
труда ориентировался во всех этих сигналах, многие из которых сложностью
превосходили сами дроби.
– Ну что, Клайтон? – спрашивал Закон. – Мы ждем.
– Одна шестая, – отвечал Блейз.
И он не всегда давал правильный ответ. Когда рассказал об
этом Джорджу, тот одобрительно кивнул.
– Прекрасно организованная афера. Когда она лопнула?
Лопнула она через три с половиной недели, и Блейз, когда
подумал об этом (думать он мог, просто на это требовалось время и много-много
усилий), осознал, что Закон, возможно, с самого начала с подозрением воспринял
его неожиданно проклюнувшиеся математические таланты. Просто не подал виду.
Травил веревку, которая требовалась Блейзу, чтобы повеситься.
А потом Закон неожиданно устроил контрольную. И Блейз
получил ноль. Потому что все примеры были на дроби. Контрольная проводилась с
одной-единственной целью: поймать Клайтона Блейсделла-младшего. Под нолем Закон
сделал запись ярко-красными буквами. Блейз не смог разобрать написанного и
обратился к Джону.
Джон запись прочитал. Помолчал. Потом посмотрел на Блейза.
– Здесь написано: «Джона Челцмана снова начнут бить».
– Что? Как?
– Тут сказано: «Явиться в мой кабинет к четырем часам».
– Почему?
– Потому что мы забыли про контрольные, – ответил Джон. И
тут же добавил: – Нет, ты не забывал. Я забыл. Потому что думал только об
одном: что эти гады перестали меня бить. Теперь ты меня побьешь, Закон выпорет,
а уж потом за меня возьмутся все эти гады. Господи Иисусе, как же я хочу
умереть! – И казалось, он действительно этого желал.
– Я не собираюсь тебя бить.
– Нет? – По взгляду чувствовалось, что Джону хочется в это
поверить, но он не может себя заставить.
– Ты же не мог решить за меня контрольную, правда?
На двери кабинета Мартина Кослоу, комнаты довольно приличных
размеров, висела табличка
«ДИРЕКТОР».
Внутри, чуть в стороне от окна, стояла небольшая доска,
припудренная мелом и исписанная примерами на дроби (причиной прокола Блейза).
Окно выходило на жалкий приютский двор. Когда Блейз вошел, Кослоу сидел за
столом и хмурился не пойми на что. С приходом Блейза появилась возможность
хмуриться на что-то конкретное.
– Постучись, – бросил директор.
– Что?
– Выйди за дверь и постучись, – приказал Закон.
– Ой. – Блейз развернулся, вышел, постучал, вошел.
– Спасибо тебе.
– Не за что.
Теперь Кослоу хмурился, глядя на Блейза. Взял карандаш.
Принялся постукивать по столу. Красный карандаш для проверки контрольных и
выставления отметок.
– Клайтон Блейсделл-младший. – Закон выдержал паузу. – Такое
длинное имя для столь короткого ума.
– Другие парни называют меня…
– Мне без разницы, как называют тебя другие, меня не
интересует ни твое прозвище, ни те идиоты, которые его используют. Я – учитель
арифметики, моя задача – подготовить таких подростков, как ты, к средней школе
(если такое возможно), а также научить их понимать, что такое хорошо и что
такое плохо. Если бы моя ответственность ограничивалась только арифметикой (и
иногда мне хочется, чтобы так оно и было, мне часто этого хочется) – тогда
другое дело, но я ведь еще и директор, то есть обязан доносить до учеников
разницу между хорошим и плохим, quoderat demonstrandum. Вам известно, что
означает quod erat demonstrandum, мистер Бленсделл?
– Нет, – ответил Блейз. Сердце у него провалилось в пятки, и
он чувствовал, как влага подступает к глазам. Для своего возраста он был парнем
крупным, но сейчас ощущал себя таким маленьким. Маленьким и продолжающим
уменьшаться. И пусть он знал, что именно этого и добивался Закон, ощущения его
не менялись.
– Нет, и никогда не будет известно, потому что, даже если ты
пойдешь во второй класс средней школы, в чем я очень сомневаюсь, шансов усвоить
геометрию у тебя не больше, чем у фонтанчика с водой в конце коридора. – Закон
сцепил пальцы в замок и откинулся на спинку стула, который качнулся назад. Вместе
со стулом качнулась и висевшая на спинке рубашка для боулинга. – Это означает
«что и требовалось доказать», мистер Бленсделл, вот я и доказал с помощью этой
маленькой контрольной, что ты – обманщик. Обманщик – это человек, который не
знает разницы между хорошим и плохим. QED, quod erat demonstrandum. Отсюда и
наказание.
Блейз смотрел в пол. Услышал, как выдвинулся ящик стола.
Что-то из него достали, ящик задвинулся. Блейзу не требовалось поднимать глаза,
чтобы понять, что именно держит в правой руке Закон.
– Я терпеть не могу обманщиков, но признаю твои умственные
недостатки, а потому понимаю, что в этой истории замешан кто-то второй, еще
хуже тебя. Именно он подкинул эту идею в твою тупую голову, а потому убедил
тебя сойти с пути истинного. Ты следуешь за моей мыслью?
– Нет.
Язык Кослоу высунулся вперед, и зубы сомкнулись на его
кончике. Палку он держал все так же крепко или даже сжал чуть сильнее.
– Кто решал тебе примеры?
Блейз молчал. Выдавать Джона он не собирался. Все комиксы,
все телепередачи, все фильмы говорили одно и то же: «Выдавать нельзя». Особенно
твоего единственного друга. И было что-то еще. Что-то, требующее озвучивания.
– Вы не должны меня пороть, – наконец сформулировал он.
– Да? – На лице Кослоу отразилось изумление. – Вы так
говорите? Это почему же, мистер Бленсделл? Пролейте свет. Я заинтригован.
