– Джордж… – пробормотал он.
– Иди, – снизу ответил Джордж. – Как в том старом анекдоте.
Иди, но не беги. На мой голос, Блейзер.
Блейз продолжил спуск. Беззвучно не получалось, но ни одна
из последующих ступенек не отозвалась так резко и громко, как первая. Младенец
чуть повернулся у него на руках. Он не мог держать его неподвижно, как ни
старался. Пока ребенок спал, но в любую минуту, в любую секунду…
Он принялся считать ступени. Пять. Шесть. Семь. Кости бросим
– восьмерочку попросим. Лестница была очень длинной. Предназначенная,
предположил он, для расфуфыренных шлюх, чтобы они поднимались по ней и
спускались на танцы, как в «Унесенных ветром»… Семнадцать. Восемнадцать. Девят…
Это была последняя ступенька, и следующий шаг (его нога не
подготовилась к тому, что лестница закончится) получился очень уж громким:
«Клак!» Голова младенца дернулась. Он вскрикнул. Звук далеко разнесся в тишине
дома. Наверху зажегся свет.
У Блейза округлились глаза. Адреналин выстрелил в грудь и
живот, вынуждая его остановиться и сжать младенца. Блейз с трудом заставил себя
чуть расслабиться и шагнул в тень лестницы. Там и замер, с перекошенным от
ужаса лицом.
– Майк? – позвал сонный голос.
Шаркающие шаги приблизились к ограждению галереи.
– Микки-Майк, это ты? Это ты, паршивец? – Голос звучал прямо
над его головой, сонный театральный шепот. Старый голос. Сварливый. – Иди на
кухню и поищи блюдце с молоком, которое оставила тебе мама. – Пауза. – Если
перевернешь вазу, мама рассердится.
Если бы ребенок в этот момент закричал…
Голос продолжал что-то бормотать, слов Блейз уже не
разбирал, потом шаркающие шаги удалились. Еще через какое-то время, наверное,
через столетие, закрылась дверь, отсекая свет.
Блейз стоял на месте, пытаясь обуздать дрожь, которая
начинала сотрясать все его тело. Дрожь могла разбудить младенца. В какой
стороне кухня? Как он мог нести младенца и лестницу? А проволока, по которой
пропущено лектричество? Что… как… где…
Он двинулся дальше, чтобы не отвечать на эти вопросы, крался
по коридору, согнувшись над завернутым в одеяло младенцем, как старая карга со
скрюченным позвоночником. Увидел дверь из двух распахнутых половинок со
стеклянными панелями. За ней блестел начищенный паркет. Блейз миновал дверь и
оказался в столовой.
Комната отличалась богатым убранством. По центру стоял стол
красного дерева, предназначенный для двадцатифунтовых индеек на День
Благодарения и дымящихся бифштексов по воскресеньям. Китайский фарфор
поблескивал за стеклянными дверцами роскошного шкафа. Блейз пересек столовую,
не останавливаясь, и тем не менее вид этого огромного стола и возвышающихся над
ним прямых, как застывшие навытяжку солдаты, спинок стульев, разбудил в его
груди кипящее негодование. В свое время он на коленях мыл полы на кухне, и
Джордж говорил, что таких, как он, очень и очень много. И не только в Африке.
По словам Джорджа, такие люди, как Джерарды, притворялись, будто таких людей,
как он, не существует. Что ж, пусть теперь они положат куклу в детскую кроватку
наверху и делают вид, что это настоящий ребенок. Пусть прикидываются, в этом
они большие мастера.
В дальней стене столовой он заметил вращающуюся дверь.
Пройдя ее, очутился на кухне. Выглянув в окно с морозными узорами, увидел ножки
лестницы.
Огляделся в поисках места, куда мог бы положить ребенка,
пока будет открывать окно. Разделочные столики были широкими, но, возможно,
недостаточно. И ему совершенно не хотелось класть младенца на плиту, пусть и
выключенную.
Взгляд Блейза остановился на большой корзине, с какой ходят
на рынок. Она висела на крюке двери в кладовую. Достаточно просторная и
глубокая, с крепкой ручкой. Блейз снял корзину, поставил на сервировочную
тележку на колесиках, стоявшую у стены. Положил ребенка в корзину. Тот лишь чуть
шевельнулся.
Теперь окно. Блейз поднял его и обнаружил за ним второе,
наружное, закрепленное намертво. На втором этаже таких окон не было.
Блейз начал открывать дверцы шкафчиков. В нижнем, под
раковиной, обнаружил аккуратную стопку посудных полотенец. Взял одно, с
американским орлом. Обмотал полотенцем руку в рукавице и ударил по нижней
панели наружного окна. Оно разлетелось без особого шума, в стекле образовалась
большая зазубренная дыра. Блейз начал вынимать осколки, направленные остриями к
центру, как большие стеклянные стрелы.
– Майк? – Тот же зовущий голос. Блейз замер.
Голос раздавался не сверху. Он…
– Майки, что ты перевернул на этот раз?
…доносился из коридора на первом этаже и приближался…
– Ты хочешь перебудить весь дом, плохой мальчик?
…приближался…
– Я собираюсь отправить тебя в подвал до того, как ты сильно
набедокуришь.
Вращающаяся дверь распахнулась, на кухню вошла женщина,
держа в руках ночник на батарейках, выполненный в виде свечи. Блейз понял, что
перед ним старуха, которая шла очень медленно, стараясь, насколько возможно, не
нарушать тишины. Она накрутила волосы на бигуди, и в свете ночника ее голова
напоминала голову пришельца из какого-нибудь научно-фантастического фильма. А
потом она увидела Блейза.
– Кто… – Она произнесла только одно слово. А потом та часть
ее мозга, которая задействовалась в чрезвычайных ситуациях, старая, но не
умершая, решила, что не время для разговоров. Женщина набрала полную грудь
воздуха, чтобы закричать.
Блейз ударил ее. Ударил сильно, как бил Рэнди, как бил Глена
Харди. Он не думал об этом: все произошло слишком быстро, чтобы он успел
подумать. Старушка рухнула на пол вместе с ночником. Чуть слышно звякнула
разбившаяся лампочка. Ноги остались на кухне, голова и плечи вернулись в
столовую, за вращающуюся дверь.
И тут раздалось низкое и протяжное мяуканье. Блейз
повернулся, поднял голову. Зеленые глаза смотрели на него с холодильника.
Блейз вернулся к окну, вытащил оставшиеся осколки. Потом
пролез в дыру, образовавшуюся на месте нижней панели наружного окна, и
прислушался.
Ни звука.
Пока.
Осколки стекла блестели на снегу, как мечта заключенного.
Блейз оторвал верх лестницы от стены, освободил крючки.
Складывалась лестница со скрипом, от которого ему хотелось кричать. Закрепив
крючки, он поднял сложенную лестницу и побежал. Вырвался из тени дома, миновал
полпути, когда вспомнил, что забыл младенца. Тот по-прежнему лежал в корзине на
сервировочной тележке. Левая рука, в которой Блейз нес лестницу, онемела, и он
положил лестницу в снег. Повернулся и посмотрел на дом.
