— Постепенно влипаешь в историю?
— Он настоял, чтоб мы тайно обручились. В начале весеннего семестра. Я вкалывала как проклятая. В постель мы не ложились, и я поражалась его деликатности… было решено, что мы на каникулы съездим в Италию, а осенью поженимся.
Умолкла.
— И что дальше?
— Не хочется рассказывать.
Я погладил ее по голове.
— Лучше рассказать, чем внутри копить.
Помялась, еще понизила голос:
— Всякий раз, как у нас должно было дойти до рук, я видела, что с ним, ну, скажем так, не все в порядке. Он целовал меня просто потому, что знал: девушек полагается целовать. В нем не чувствовалось настоящего желания. — Разгладила юбку на коленях. — А в Италии сразу выяснилось: у него огромные трудности. До того он не рассказывал, что школьником вступал в гомосексуальные связи. И не только в школе. В Кембридже, до войны, когда сам там учился. — Помолчала. — Я, наверное, кажусь тебе безнадежно наивной.
— Нет. Просто наивной, и все.
— Но, честно, внешних признаков у него не было. Он страстно жаждал выглядеть как все. Ну, может, чересчур страстно.
— Понимаю.
— Я твердила, что мне все равно, а значит, и ему нечего расстраиваться. Надо набраться терпения. И мы… набрались. Днем с ним было по-прежнему чудесно. — Долгая пауза. — Я страшную подлость сделала, Николас. Ушла из нашего пансиона в Сиене и села в английский экспресс. Так, с бухты-барахты. Что-то во мне сломалось. Я точно поняла, что эти трудности не исчезнут. После того как у нас… ничего не выходило, мы обычно гуляли, и я все смотрела на мальчиков-итальянцев и думала… — Прикусила язык, будто до сих пор стыдилась тех своих мыслей. — Вот что я ощутила в часовне. Как все может быть просто.
— И больше вы не виделись?
— Виделись. Это-то и ужасно.
— Расскажи.
— Я уехала в Дорсет, домой. Маме я не могла сказать всю правду. Эндрю тоже вернулся и упорно назначал мне свидания в Лондоне. — Покачала головой, вспоминая. — Он впал в отчаяние, был близок к самоубийству, и наконец… наконец я согласилась. В частности вдаваться у меня духу не хватит. Замужества я бы не вынесла, я и на лондонскую-то работу устроилась, чтоб быть подальше от Кембриджа. Но… в общем, мы еще раз попытались спать вместе и… ух, это не один месяц тянулось. Два человека, вроде бы разумных, тихо поедают друг друга. Если он звонил и говорил, что на выходные не выберется в Лондон, я только вздыхала с облегчением. — Опять замолчала, убедилась, что я не вижу ее глаз, вообще лица, и лишь тогда продолжала: — У него лучше получалось, когда я притворялась мальчиком… мучительные минуты. И ему они были мучительны, правда. — Я кожей ощутил, как она вздохнула. — В конце концов Джун заставила меня сделать то, на что я несколько месяцев не отваживалась. Изредка он мне пишет. Но между нами все кончено. — Молчание. — Финал грустной сказочки.
— Действительно грустной.
— Честное слово, я не принцесса какая-нибудь. Просто…
— Ты не виновата.
— Постепенно все окрашивалось мазохизмом. Чем гаже мне было, тем выше я себя ставила.
— И с тех пор — никого?
— Весной я было начала встречаться с одним типом из «Тавистока». Но он быстро смекнул, что тут ловить нечего. Я расчесывал пальцами ее локоны.
— Почему?
— Потому что я с ним в постель не лягу.
— Из общеполитических соображений?
— В Кембридже у меня был еще приятель. На первом курсе.
— А тот что?
— Дико, но с ним все было наоборот. Ночью гораздо интереснее, чем днем. — И сухо добавила: — К несчастью, он об этом знал. И как-то обнаружилось, что я не единственная скрипочка, на которой он играет.
— Ну и дурак же он после этого.
— Кажется, мужчины к подобным вещам иначе относятся. Не все, но такие, как он. А я сочла себя опозоренной. Как очередная голова на стене у охотника.
Я поцеловал ее волосы:
— Но чутье на дичь у него отменное.
Когда она вновь заговорила, голос звучал застенчиво, почти робко.
— Ты со многими спал?
— Никакая из них с тобой не сравнится. И потом, это было не одновременно.
Поняв, до чего двусмысленный задала вопрос, она спохватилась:
— Я не то хотела… ну, в общем, ясно. — Я бы с радостью переменил тему, но теперь, когда табу было нарушено, Жюли заметно оживилась. — Я ведь не Джун, мне это не безразлично.
— Так я ей безразличен?
— Ты ее не раздражаешь. Уже большое дело.
— Для тебя, судя по тону, действительно большое.
— В воскресенье я ее чуть не прибила. — Ткнула назад согнутым локтем. — И тебя заодно, потому что ты как раз бить ее вовсе не собирался.
— За что? Кабы не она, я не скоро решился бы к тебе прикоснуться.
— С той ночи она меня непрестанно доводит. Вы с ней, дескать, куда больше друг другу подходите.
Я крепче прижал ее к себе.
— Мне лучше знать, кто мне подходит, а кто нет.
Шрамы к лицу не только мужчинам.
Воцарилось молчание. Кончиком своего пальца Жюли водила вдоль моих, от большого до мизинца.
— Вчера вечером мы с ней тоже сюда ходили.
— Зачем?
— Жарко было. Не спалось. Искупаться. Она все ждала, что из лесу выскочит милый греческий пастушок.
— А ты?
— Вспоминала о своем пастушке, английском.
— Жаль, что не в чем искупаться.
Ее палец безостановочно путешествовал по моим.
— Вчера тоже было не в чем.
— Ты что, серьезно?
Заминка.
— Джун уверена, что я не посмею.
— Так давай хоть раз умоем ее!
— Только окунемся, другое — ни-ни.
— Но сразу, как у тебя закончится…
Помолчала; я ощутил во тьме ее улыбку. Приподнялась, шепнула мне в самое ухо:
— Вам, мужчинам, все вслух надо и вслух.
И немедля выпрямилась, потянула за собой. Мы снова спустились к воде. На борту призрачно-бледной яхты колыхался красный фонарик, слабо отражаясь в волнах. На той стороне залива, средь мглы старых сосен, в доме светилось окно. Кто-то бодрствовал там в этот поздний час. Жюли подняла руки, я через голову стянул с нее фуфайку. Потом повернулась спиной; я разъял застежку ее лифчика, она — тугой замок юбки. Мои ладони скользнули вперед. Юбка упала. Жюли замерла, лопатками прислонившись ко мне, поймав мои руки своими, удерживая их на голой груди. Я поцеловал ее ключицу. Но она уже нисходила в море, длинноволосая, стройная, светлокожая, с белой полоской на бедрах; ночной двойник своей солнечной сестры, явившийся на тот же пляж три дня спустя. Я суетливо разделся. Не оглядываясь, Жюли зашла в воду по пояс, с тихим всплеском окунулась и брассом поплыла в сторону яхты. Через полминуты я поравнялся с нею, сбавил темп, чтобы не обгонять. Вот она остановилась, усмехнулась мне, перебирая ногами и руками: ну мы с тобой даем, обхохочешься.
