Международный аэропорт в Афинах.
Меня опять позвал колокольчик. Пора обедать. Я собрал вещи и, пьяный от солнца, потащился к дому. Но то и дело украдкой поглядывал по сторонам в предвкушении новых действий мистического спектакля. Достигнув сосновой рощи, в ветвях которой хозяйничал ветер, я было решил, что предо мной вот-вот явится очередная жуткая сцена — например, двойняшки рука об руку выйдут меня встречать. Но просчитался. Вокруг ни души. На обеденном столе только один прибор. Марии нигде не видно. Под муслиновой салфеткой — тарамасалата, вареные яйца, блюдо мушмулы.
Трапеза под ветреной колоннадой помогла мне отделаться от мыслей об Алисон и приготовиться к новым изыскам Кончиса. Чтобы облегчить ему задачу, я устремился через лес к месту, где в прошлое воскресенье читал о Роберте Фулксе. Никакой книги я с собой не захватил, сразу улегся и закрыл глаза.
33
Подремать мне дали от силы минут пять. Я услыхал шорох и одновременно ощутил аромат сандаловых духов. Притворился спящим. Шаги приближались. Я различал похрустывание палых игл. Она остановилась прямо надо мной. Снова шорох, на этот раз громче: села почти вплотную. Кинет шишкой, пощекочет хвоинкой нос? Но она принялась тихо декламировать Шекспира.
[66]
— Ты не пугайся: остров полон звуков —
И шелеста, и шепота, и пенья;
Они приятны, нет от них вреда.
Бывает, словно сотни инструментов
Звенят в моих ушах; а то бывает,
Что голоса я слышу, пробуждаясь,
И засыпаю вновь под это пенье.
И золотые облака мне снятся.
И льется дождь сокровищ на меня…
И плачу я о том, что я проснулся.
Я слушал молча, не открывая глаз. Она коверкала слова, чтобы подчеркнуть их многозначительность. Чистая, холодная интонация, ветер в сосновых кронах. Она умолкла, но я не поднял ресниц.
— Дальше, — прошептал я.
— Его призрак явился вас терзать.
Я открыл глаза. Надо мной склонилось адское черно-зеленое лицо с огненно-красными зенками. Я подскочил. Она держала в левой руке китайскую карнавальную маску на длинной палочке. Я заметил шрам. Она переоделась в белую кофточку с длинными рукавами и серую юбку до пят, волосы схвачены на затылке черным вельветовым бантом. Я отвел маску в сторону.
— На Калибана вы не тянете.
— Так сыграйте его сами.
— Я рассчитывал на роль Фердинанда.
Снова прикрыв маской нижнюю половину лица, она состроила уморительно строгую гримасу. Игра, несомненно, продолжалась, но приняла иной, более откровенный оттенок.
— А таланта у вас для этой роли хватит?
— Я восполню недостаток таланта избытком страсти. В глазах ее не гас насмешливый огонек.
— Это не положено.
— Просперо запретил?
— Возможно.
— У Шекспира тоже с этого начиналось. С запрета. — Отвела взгляд. — Хотя в его пьесе Миранда была куда невиннее.
— Фердинанд тоже.
— Да, только я-то вам правду говорю. А вы врете на каждом шагу.
Не поднимая глаз, куснула губу.
— Кое в чем не вру.
— Имеете в виду черную собаку, о которой любезно меня предупредили? — И поспешно добавил: — Только, ради бога, не спрашивайте: «Какую черную собаку?»
Обхватила руками колени, подалась назад, вглядываясь в лес за моей спиной. На ногах идиотские черные туфли с высокой шнуровкой. Они ассоциировались то ли с какой-нибудь консервативной деревенской школой, то ли с миссис Панкхерст
[67]
и ее робкими потугами на преждевременную эмансипацию. Выдержала долгую паузу.
— Какую черную собаку?
— Ту, с которой утром гуляла ваша сестра-двойняшка.
— У меня нет сестры.
— Чушь. — Я улегся, опираясь на локоть, и улыбнулся ей. — Куда вы исчезли?
— Пошла домой.
Плохо дело; с главной маской она не расстается. Оценивающе оглядев ее настороженное лицо, я потянулся за сигаретами. Чиркнул спичкой, сделал пару затяжек. Она не сводила с меня глаз и вдруг протянула руку. Я дал сигарету и ей. Она напрягла губы, точно собираясь целоваться — так делают все начинающие курильщики; глотнула немного дыма, потом побольше — и закашлялась. Зарылась лицом в колени, держа сигарету в вытянутой руке (забери!); снова кашель. Изгиб шеи, тонкие плечи напомнили мне вчерашнюю нагую нимфу, такую же высокую, стройную, с маленькой грудью.
— Где вы обучались? — спросил я.
— Обучалась?
— В каком театральном училище? В Королевской академии? — Ответа не последовало. Я копнул с другой стороны:
— Вы весьма успешно пытаетесь вскружить мне голову. Зачем?
На сей раз она не стала напускать на себя оскорбленный вид. Желанные перемены в ней отмечались не обретениями, а потерями — когда она будто забывала, чего требует роль. Подняла голову, оперлась на вытянутую руку, глядя мимо меня. Снова взяла маску и загородилась ею точно чадрой.
— Я Астарта, мать таинств.
Широко распахнула веселые серо-синие глаза; я усмехнулся, но криво. Надо дать ей понять, что ее импровизации становятся все однообразнее.
— Увы, я безбожник.
Отложила маску.
— Так я научу вас верить.
— В розыгрыши?
— И в розыгрыши тоже.
С моря донесся шум лодочного мотора. Она тоже его услышала, но и виду не подала.
— Давайте как-нибудь встретимся за пределами Бурани. Повернулась лицом к югу. В ее тоне поубавилось старомодности.
— Как насчет следующих выходных?
Я сразу понял: она знает об Алисон; что же, попробую и я прикинуться простачком.
— Согласен.
— Морис никогда не позволит.
— Вы уже не в том возрасте, чтоб ему докладываться.
— А я думала, вам надо в Афины.
Я помедлил.
— В здешних забавах есть одно свойство, которое меня совсем не веселит.
Теперь она, как и я, опиралась на локоть, повернувшись ко мне спиной. И, когда снова заговорила, голос ее звучал тише.
— С вами трудно не согласиться.
Сердце мое забилось; это уже несомненная удача. Я сел, чтобы видеть ее лицо, по крайней мере в профиль. Выражение замкнутое, напряженное, но на сей раз, кажется, не наигранное.
— Так вы признаете, что все это комедия?
