— Извините. — Он снисходительно вскинул руку: не стоит извиняться. — Так вот почему вы запрещаете ей выходить за пределы Бурани.
— Конечно.
— А под чьим-нибудь… — я взглянул на огонек своей сигареты, — присмотром — тоже нельзя?
— Юридически она невменяема. Я несу за нее личную ответственность. За то, что она никогда не попадет в сумасшедший дом.
— Но гулять-то вы ей разрешаете. Она может сбежать. Не колеблясь, отрицательно вскинул голову.
— Исключено. Санитар не спускает с нее глаз.
— Санитар?
— Он очень скрытный. Его постоянное присутствие ее удручает, особенно здесь, и он, как правило, держится в тени. Как-нибудь вы с ним познакомитесь.
Пусть только снимет шакалью маску. Что-то не сходилось; и самое удивительное, я был почти уверен: и Кончис это понимает. Последний раз я играл в шахматы несколько лет назад, но помнил, что эта игра — искусство коварных жертв. Не степень моей доверчивости испытывал Кончис, а степень моего недоверия.
— Поэтому вы держите ее на яхте?
— На яхте?
— Я думал, она живет на яхте.
— Это ее маленькая тайна. Не будем ее нарушать.
— Вы привозите ее сюда каждое лето?
— Да.
Я удержался от замечания, что один из них врет, и скорее всего, не девушка с настоящим именем Жюли. Улыбнулся:
— Вот чем занимались тут мои предшественники. А потом держали язык за зубами.
— Джон «водил» превосходно. А Митфорд — из рук вон. Понимаете, Николас, Жюли вскружила ему голову. У нее как раз обострилась мания преследования. В такие периоды она приписывает мне, человеку, который нянчится с ней каждое лето, враждебные намерения. И как-то ночью Митфорд весьма грубо и неуклюже попробовал, как он выразился, «вызволить» ее. Санитару, понятно, пришлось вмешаться. Вышла некрасивая потасовка. Жюли была потрясена до глубины души. И если я иногда навязчив, это затем, чтобы не допустить повторения прошлогодней сцены. — Поднял руку. — Не обижайтесь. Вы юноша умный и порядочный; этих-то качеств Митфорду и недоставало.
Я потер переносицу. Не стоит больше досаждать ему каверзными вопросами. Постоянные хвалы моему уму пробудили во мне заячью подозрительность. Есть три вида умных людей: первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру. Я знал, что принадлежу ко вторым. Я не мог совсем не верить Кончису; его объяснения казались довольно стройными. Очевидно, любвеобильные родственники и в наше время берут под крылышко богатых психов, чтобы не помещать их в лечебницу; однако Кончиса любвеобильным никак не назовешь. Не сходится, не сходится. Некоторые ужимки Жюли, ее неадекватная реакция, слезливость вроде бы подтверждали его правоту. Но ничего не доказывали; возможно, это очередной выверт сценария, и Жюли не захотела открыть все карты сразу…
— Ну ладно, — сказал он. — Вы мне верите?
— Разве по мне не видно?
— Видимость обманчива.
— Зря вы предлагали мне пилюлю с ядом.
— Думаете, в этом доме вся синильная кислота заменена миндальным сиропом?
— Я этого не говорил. Я ваш гость, г-н Кончис. И потому верю вам на слово.
Казалось, на мгновение маски сброшены; передо мной сидел человек, не расположенный шутить, а перед ним — человек, не расположенный поддакивать. Война объявлена; кто кого. Мы разом улыбнулись, сознавая, что эти улыбки не смягчают очевидного: мы не верим друг другу ни на грош.
— Напоследок хочу сказать вам две вещи, Николас. Первое. Принимаете вы мою версию или нет, не имеет большого значения. Но запомните. Жюли сама не отдает себе отчета, насколько она обидчива и мстительна. Она как безопасная бритва: ее легко сломать, но ею и легко пораниться. Мы все поневоле выучились смирять эмоции, которые она в нас вызывает. Ибо как раз на эмоциях она при удобном случае и спекулирует.
Вперившись в бахрому скатерти, я вспоминал обволакивавший девушку ореол скромности, невинности; с точки зрения патологии эти черты ее характера легко объяснимы… явная неопытность плоти, пожизненное, вынужденное целомудрие. Дико, но в словах Кончиса был свой резон.
— А второе?
— И о втором скажу, хотя без всякого удовольствия. Ужас положения Жюли еще и в том, что ее обуревают естественные для молодой женщины желания, но естественной разрядки не получают. Как видный юноша, вы даете ей возможность этой разрядки, что само по себе можно только приветствовать. Если напрямик, ей необходимо с кем-то кокетничать… на ком-то испытывать свои женские чары. Догадываюсь, что в этом она уже преуспела.
— Вы ж видели, как я ее целовал. Вы ведь не предупредили…
Подняв руку, он остановил меня.
— Вы не виноваты. Когда красивая девушка напрашивается на поцелуй… все понятно. Но теперь вы знаете правду, и я должен подчеркнуть, сколь трудна и деликатна ваша роль. Не требую, чтоб вы избегали любых заигрываний, любого, даже мимолетного, телесного контакта, но помните: существует граница, которую нельзя пересекать. По чисто медицинским показаниям позволить это я не имею права. И если, паче чаяния, обстоятельства сложатся так, что вы не сумеете себя перебороть, я вынужден буду вмешаться. Прошлым летом ей удалось внушить Митфорду, что, стоит ему увезти ее и сделать своей женой, она выздоровеет… и это не лукавство. Она сама верит в то, что говорит. Поэтому ложь в ее устах столь убедительна.
Я сдержал улыбку. Даже допуская, что в остальном он не врет, трудно представить, что Жюли прониклась нежными чувствами к дураку Митфорду. Но во взгляде старика сквозила такая истовая уверенность в собственной правоте, что у меня не хватило духу его подкалывать.
— Надо было объяснить все с самого начала.
— Я не думал, что вы такой быстрый. Реакция пациентки опередила самые оптимистические прогнозы. — Улыбнулся, откинулся на спинку стула. — Тут есть еще одно соображение, Николас. Я никогда, повторяю, никогда не втянул бы вас в эту историю, знай я, что ваше сердце уже занято. Из того, что вы рассказали…
— Все уже в прошлом. Если вы имеете в виду радиограмму… я не поеду к ней в Афины.
Отвел глаза, покачал головой.
— Конечно, это не мое дело. Но ваш рассказ об этой девушке — и об искренних чувствах к ней — глубоко меня тронул. По-моему, неразумно было бы отвергать дружбу, которую она пытается возобновить.
— Не сердитесь… но это действительно не ваше дело.
— Не прощу себе, если на ваше решение хоть в малой мере повлияли здешние события.
— Не повлияли.
— Допустим. Но теперь, когда вы разобрались что к чему, подумайте, стоит ли вам продолжать бывать у меня. Если вы захотите прекратить всякие отношения с нами, я не обижусь. — Не дал мне ответить. — В любом случае моей бедной крестнице явно требуется отдых. Дней на десять я, пожалуй, увезу ее отсюда. — И важно, как психиатр психиатру, прибавил: — Перевозбуждение затрудняет лечебный процесс.
