Она неожиданно встала и не спеша направилась в западный конец колоннады, откуда к огороду спускалась лесенка. Прислонилась к стене дома, спиной ко мне, глядя на далекие горы Пелопоннеса. Помедлив, я тоже встал и подошел к ней. Она не обернулась.
— Я вас не виню. Если он лгал вам обо мне столько же, сколько мне о вас… — Протянул руку, тронул ее за плечо. — Перестаньте. В прошлый раз мы заключили честный договор. — Она точно застыла, и я опустил руку.
— По-моему, вам хочется еще раз меня поцеловать. К этой наивной прямоте я не успел подготовиться.
— А что в этом плохого?
Вдруг она скрестила руки, повернулась спиной к стене и внимательно взглянула на меня.
— И лечь со мной в постель?
— Если получу ваше согласие.
Посмотрела прямо в глаза, отвернулась.
— А если не получите?
— Неуместный вопрос.
— Так может, и пробовать не стоит?
— Хватит изголяться!
Моя грубость осадила ее. Съежилась, не отнимая рук от груди.
Я сбавил тон.
— Слушайте, что ж он вам, черт возьми, наговорил? После долгого молчания она пробормотала:
— Не пойму, чему верить, чему нет.
— Собственному сердцу.
— С тех пор, как я здесь, его не так просто поймать. — Помедлив, мотнула склоненной головой. Тон ее немного смягчился. — Когда вы в прошлый раз ушли, он сказал одну жуткую гадость. Будто вы… вы шлялись по девкам, а в греческих борделях легко подцепить заразу, и целоваться с вами не стоит.
— И на сей раз я, по-вашему, в бордель ездил?
— Не знаю я, куда вы ездили.
— Значит, вы ему поверили? — Молчание. Проклятый Кончис; еще на клятву Гиппократа ссылался, скот. Вперясь в ее макушку, я произнес: — С меня хватит. Ноги моей больше здесь не будет.
Подтверждая угрозу, я направился к столу.
— Прошу вас! — воскликнула она. И, подыскав слова:
— Я же не сказала, что поверила.
Я остановился, обернулся. Враждебности в ней, кажется, поубавилось.
— А ведете себя, будто поверили.
— Как же мне себя вести, раз я не понимаю, во имя чего он все кормит и кормит меня небылицами.
— Если он сказал правду, почему с самого начала вас не предостерег?
— Мы задавали себе этот вопрос.
— А ему задавали?
— Он сказал, что сам только что об этом узнал. — И, чуть ли не с нежностью: — Прошу вас, не уходите.
Она долго не отводила взгляд, и я убедился, что ее мольба совершенно искренна. Опять подошел к ней.
— Ну, мы до сих пор считаем его хорошим?
— В каком-то смысле да. — И добавила: — Несмотря ни на что.
— Дух мой сподобился-таки межзвездного перелета.
— Да, он нам рассказывал.
— А вас он гипнотизировал?
— И не раз.
— По его словам, именно таким способом он выведывает ваши сокровенные мысли.
Она было растерялась, вскинув глаза, но затем протестующе фыркнула:
— Смех, да и только. У него бы при всем желании не получилось. Джун всегда при этом присутствует, по его же настоянию. Гипноз просто помогает — весьма эффективно, кстати — вжиться в роль. Джун свидетельница: он объясняет, что от меня требуется… а я каким-то образом усваиваю.
— И Жюли — очередная роль?
— Я паспорт покажу. Сейчас нет с собой… в следующий раз. Клянусь.
— А две недели назад… почему не предупредили, что он собирается пустить в ход версию с шизофренией?
— Я вас предупредила: кое-что готовится. Насколько осмелилась.
Во мне снова зашевелилось недоверие; я чувствовал, что сомнения обуревают и Жюли. Что ж, придется признать: по-своему она и вправду меня предупреждала. Теперь, когда я перехватил инициативу, она заметно ослабила сопротивление.
— Ладно… По крайней мере, психиатр он все-таки или нет?
— Недавно выяснилось, что психиатр.
— Значит, все это надо понимать в медицинском плане? Бросив на меня еще один испытующий взгляд, принялась изучать узоры плитки.
— Он то и дело рассуждает о моделируемых ситуациях. О формах поведения людей, которые сталкиваются с непостижимым. И о шизофрении много рассказывает. — Пожала плечами. — Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль… и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое — важнейший побудительный мотив духовного развития. То есть тот факт, что нам неизвестно, для чего мы родились. Для чего существуем. Смерть. Загробная жизнь. И тому подобное.
— Так что же он хочет с нашей помощью подтвердить или опровергнуть?
Не поднимая глаз, покачала головой.
— Честно говоря, мы всю дорогу это выведываем, но он… он приводит один и тот же довод: если он сообщит нам конечную цель, поделится своими ожиданиями, то мы непременно станем вести себя совсем иначе. — У нее вырвался сдавленный вздох. — Какой-то резон тут есть.
— Этот аргумент я уже слышал. Когда попросил его описать вашу мнимую болезнь подробнее. Посмотрела мне в лицо.
— Подробностей хоть отбавляй. Мне их пришлось вызубрить. Он придумывал, а я учила наизусть.
— Ясно только одно. С какого-то перепугу он решил завалить нас враньем. Но ради чего поддаваться внушению? Я такой же сифилитик, как вы — шизофреничка.
Опустила голову.
— Я ему не поверила, честно.
— Я хочу сказать, пусть лжет обо мне сколько требуется для его игр, опытов или как их там, мне плевать. Но не плевать, если вы его ложь всерьез принимаете.
Воцарилось молчание. Чуть ли не против воли она опять подняла на меня глаза. Свет этого взгляда точно прорвался из далекого прошлого, из тех времен, когда люди еще не умели говорить. Сомнение растаяло в глубине ее глаз, дав место доверчивости; так, не проронив ни слова, она признала мою правоту. В углах рта мимолетным изгибом проступило смиренье, неловкое «да». Вновь потупилась, убрала руки за спину. Немота, тень детского раскаяния, робкая гримаса вины.
На сей раз она не пыталась увернуться. Навстречу раскрылись теплые губы, и мне дано было приникнуть к ее телу, ощутить его нежный рельеф… и с восхитительной ясностью понять, что все гораздо проще, чем я думал. Она ждала моего поцелуя. Кончиком языка я нашел ее язык, объятье стало тесней, настойчивей. Но тут же она отняла губы и, не вырываясь из рук, уткнулась лицом мне в плечо. Я поцеловал ее затылок.
— Я чуть не спятил без вас.
— Не приди вы сегодня, я умерла бы, — шепнула она.
— Это и есть настоящее. Остальное — мираж.
