Она бросила на меня быстрый взгляд, в глазах — и смех и тревога:
— Нет.
— Я вовсе не романтизирую Китченера.
Она посмотрела на остальных — все рассматривали картину над кофейным столиком.
— Пожалуйста, не делай из меня ханжу, Дэн. Я и так чувствую себя словно прокажённая в этом обществе.
— У тебя слишком обострённая интуиция. Не следует ей так уж доверять.
— Это убеждение — вернейший симптом мужского шовинизма. Во всяком случае, так утверждает Роз.
— Это я уже слышал от Дженни Макнил. Но так и не перевоспитался.
— И не стыдно? — Но тут, как бы стремясь прекратить эту вежливую пикировку, она обернулась и посмотрела в дальний угол комнаты, где, занятые какой-то игрой, склонились над столом Пол и Пенни. — Пол хочет тебя попросить кое о чём.
— О чём именно?
— Его семестровая работа посвящена какой-то древней системе полей. А в Дорсете есть какой-то знаменитый комплекс, как раз то, что ему нужно.
— Проехать туда завтра? Прекрасно.
— Если это не… Он всё наметил по карте. Если ты не против отправиться чуть раньше, чем мы собирались.
— Давай. Во всяком случае, по этой дороге пейзажи ещё красивее.
— Он так абсурдно поглощён всем этим. Оказалось, что вчера мы проехали ещё одно место, которое ему как раз надо было увидеть.
— Мне поговорить с ним?
— Это было бы очень хорошо.
Пенни и Пол складывали какую-то огромную головоломку. Пол всё ещё смущался, но сделал попытку как-то выразить мне свою благодарность за согласие на поездку. Он сходил за картой и листком бумаги, на котором составил завтрашний маршрут с тщательно указанными в милях расстояниями. Показал мне и какую-то книгу на эту тему, в бумажной обложке, где были помещены фотографии с воздуха интересующего его места. Всё это «очень важно», заявил он, ухитрившись смешать в тоне агрессивную настороженность, профессиональную уверенность и сомнение, что меня хоть немного заинтересует то, о чём он говорит. Я увидел на снимке борозды, проведённые тяжёлым воловьим плугом, и рассказал ему, что на торнкумских пастбищах всё ещё заметны следы таких же борозд; и вот, впервые за всё время, я обрёл в его глазах реальное существование. Какой ширины борозды, они прямые или изогнутые?.. А когда я сказал, что где-то там валяется и земельная карта девятнадцатого века, когда поля фермы занимали гораздо большую территорию, и на ней помечены все межевые изгороди, я почувствовал, что начинаю завоёвывать маленького маньяка, как называла его Джейн, или хотя бы сумел подобрать к нему ключ. Кроме того, я был избавлен от длинных нотаций со стороны Нэлл, да и самой Джейн тоже, когда обе они подошли к нам, чтобы отослать детей спать. Обсудили изменение планов. Потом дети отправились прощаться с остальными взрослыми и исчезли.
Вскоре после одиннадцати Фенуики ушли, и мы о них поговорили. Эндрю, видимо, полагал, что политик «просто пускал пыль в глаза» именно мне, и пояснил, что Фенуик и местный, гораздо более молодой член палаты общин терпеть друг друга не могут. Нэлл думала, что Фенуик считает себя неудачником, разрывающимся между двумя профессиональными карьерами и не добившимся ни в одной значительного успеха: слишком многие из его знакомых стали судьями или членами кабинета министров, чтобы он мог не испытывать тайной горечи по этому поводу. Сделанный им апокалиптический прогноз о судьбах Британии мы не обсуждали.
Вскоре Каро встала, заявив, что «ужасно устала» и идёт спать, хотя я подозреваю, что «ужасно тактична» было бы более точным выражением в данном случае. Мы четверо засиделись у камина до поздней ночи: сначала говорили о Каро и Барни, потом — о проблемах и «настроениях» Пола. Разговор получился спокойный и разумный, а между мною и Нэлл даже более откровенный в том, что касалось Каро, чем когда-либо в прошлом. Существовавшая меж нами подспудная вражда, казалось, и в самом деле улеглась, и мы могли рассуждать о дочери просто как о человеке, а не пользуясь ею как канатом для перетягивания; нам даже удалось выработать единую тактику поведения с Барни: договорились не устанавливать с ним более тесных контактов. Разумеется, здравый смысл Джейн и проницательность Эндрю очень нам в этом помогли.
Наконец воцарилось молчание. Нэлл сидела на низеньком табурете, опираясь спиной о кушетку, на которой растянулся Эндрю, явно клевавший носом. Джейн сбросила туфли и свернулась калачиком в кресле по другую сторону камина. Взгляд сестры устремился прямо на неё.
— Осталось обсудить ещё одну семейную проблему.
— Спасибо, лучше не надо.
— Ну, Джейн, раз мы все так ужасно разумны и чутки друг к другу, почему бы и тебе не внести в это свою лепту? — Джейн некоторое время задумчиво её разглядывала, потом улыбнулась и отрицательно покачала головой. — Я же вижу — мы все такие правильные, так замечательно на всё реагируем… ну давай, вперёд!
— Вперёд — куда?
— Признавайся.
— В том, что у меня есть свои собственные взгляды?
— В том, что ты вовсе не уверена.
— В чём я в данный момент совершенно уверена, так это в том, что не желаю говорить на эту тему.
— Мы ужасно о тебе беспокоимся. Постоянно. — Она толкнула Эндрю локтем. — Правда, Эндрю?
Глаза его раскрылись, но говорил он в потолок:
— Постоянная тема для разговоров.
— Я польщена. Но не поддамся.
— Обещаю не спорить. — Джейн вздохнула и мельком, полуобернувшись, взглянула в ту сторону, где сидел я. На ней была вечерняя блузка и длинная юбка более строгого покроя и приглушённых тонов, чем у сестры. — А Дэну ты сама сказала. Нечего делать вид, что это такой уж большой секрет.
— Именно потому, что я не «делаю вид», я и не хочу говорить об этом, Нэлл.
— Ты уже всё решила?
— Нет ещё.
Нэлл с минуту смотрела на неё, будто хотела сказать «меня не одурачишь», потом призвала на помощь меня:
— Дэн, ты не думаешь, что она сошла с ума?
— Я думаю, она должна поступать, как считает нужным.
— Ты говоришь точно как Эндрю. — Она опять недовольно взглянула на сестру: — Это же смехотворно. Ты же умнее нас всех, вместе взятых.
— В этом — вполне вероятно.
— Ты даже одеваешься не так, как эти марксистки. — Джейн улыбнулась. — И говоришь совсем не так.
— С таким багажом, как у них, путешествовать не очень удобно.
— Потому что ты всё это видишь насквозь.
— Кое-что.
— Тогда почему же?
— Потому что неудачно выраженная истина не перестаёт быть истиной.
— Прежде чем стать посмешищем всего Оксфорда, хоть бы подумала о своих несчастных детях.
— Я много думаю о детях. И о том мире, в котором им придётся жить.
