— Тебя назвали по имени?
— Нет. — Помолчала. — Мы так старались сохранить всё в тайне. Но они всегда на него нападают. Выслеживают. «Частный детектив»!
Гадкая мысль, что Барни и сам мог допустить «утечку информации», на миг пришла Дэну в голову; впрочем, справедливее было бы сказать, что в былые времена он не погнушался бы допустить такое. Во всяком случае, его репутация студента-журналиста, как было известно Дэну (и не только по уже упомянутому эпизоду из их оксфордской жизни), основывалась именно на таких скандальных инсинуациях. Теперь, попав на Флит-стрит, где доминировали люди его собственного оксбриджского
[324]
поколения, Барни вряд ли мог возмущаться тем, чему сам когда-то помог дать ход.
— Он огорчён?
— Из-за меня. — Она опять чуть улыбнулась. — Он говорит, очень жаль, что миновали те времена, когда можно было хлыстом воспользоваться.
— Тогда бы это вообще во все газетные заголовки попало.
— Он ужасно расстроен из-за этого.
Дэн отважился сделать ещё один осторожный шаг:
— А он не заговаривает о…
— О чём?
— О том, чтобы уйти от неё к тебе?
Она пристально смотрела на скатерть.
— Папочка, мне не хотелось бы это обсуждать.
Как это часто случалось в прошлом, её «папочка» прозвучало неявным упрёком, напоминанием, что он давным-давно утратил какую-то часть прав на такого рода отношения. Каро вдруг (а Дэн до этого как раз думал о том, как быстро она уходит от себя прежней) снова возвратилась в прошлое. Щёки её слегка порозовели, и она избегала смотреть на него, в то же время не зная, куда же ей смотреть. На какой-то миг они вернулись к тем временам, когда он заходил слишком далеко или нажимал слишком явно, пытаясь выяснить, как она относится к Нэлл или к Комптону, и обнаруживал, что преступил некую невидимую грань, обозначенную в её мозгу.
— Вопрос снят.
Несколько секунд она не произносила ни слова. Потом заговорила опять:
— Он сказал мне про это в Париже. Был в плохом настроении из-за интервью. Он всё время говорит, что хочет бросить эти крысиные гонки. Написать что-то вроде автобиографии. Диллонову историю малюсенького мира — это он так шутит. Но не может себе этого позволить. Денег нет.
Дэн не мог удержаться от довольно кислой усмешки (про себя, разумеется), услышав про «что-то вроде автобиографии». «Может, мне намекают, что следует поразмыслить над тем, как мне самому повезло», — подумал он.
Каро продолжала:
— Не думай, я последние памолки ещё не потеряла. Вчера днём пошла бродить одна по Латинскому кварталу, пока он был занят этим интервью. Студентов полно, ребята и девушки моего возраста… И подумала о том, сколько всего теряю. — Тут она остановилась в нерешительности, словно испугавшись, что слишком отпустила поводок, на котором держала отца. И добавила: — Он ужасно мил со мной. Терпелив… Не как некоторые.
Однако, делая этот явный выпад, она смешливо сощурила глаза.
— Ну это ведь потому, что я-то знаю — ты намного умнее, чем иногда притворяешься.
— Надеешься?
— Нет, знаю.
На ней были сизо-серый брючный костюм из вельвета и обтягивающая белая блузка, прекрасно оттенявшая естественный, довольно яркий цвет её лица; длинные волосы распущены. Она не очень хорошо получалась на фотографиях, как Дэн обнаружил, делая семейные снимки… вполне обычная физиономия, ведь Каро и была вполне обычной, хотя и не некрасивой девушкой; в лице её всегда проглядывало существо гораздо более юное, чем она была на самом деле: точно так же, как в лице её матери в том же возрасте. И как в былые времена он втайне больше всего любил в Нэлл то детское, что редко — увы, всё реже и реже — в ней проявлялось, точно так же теперь он узнавал в себе то же чувство по отношению к дочери. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы это худенькое, изящное создание, со всеми её проблемами и непреодолимым упрямством, было рядом с ним в Египте; так он ей и сказал.
Каро усмехнулась:
— Была бы я свободна…
— Ты не очень несчастлива?
Она покачала головой — вполне уверенно:
— Мне кажется, сейчас я чувствую себя куда счастливее, чем раньше, чем за всю свою жизнь. — Она пожала плечами. — А это доказывает, что я не так уж умна. — Это показалось Дэну забавным, и она попробовала обидеться: — Ну когда всё кругом так запуталось.
— Ты имеешь в виду — в мире?
— Да на работе мы только это и слышим.
— Газеты живут бедами да несчастьями. Это увеличивает тираж.
— Самое ужасное, что я понимаю — это мне как-то даже нравится. Никакой определённости. Живёшь сегодняшним днём. Всё совсем не так, как в Комптоне. — Она вдруг бросила на Дэна иронический взгляд. — Я тебе не говорила. В прошлое воскресенье мама и Эндрю со мной как следует поговорили, когда ты уехал. Были ужасно милы. Только невероятно добропорядочны. Вроде человек погибает, если правильно не распланирует свою жизнь раз и навсегда.
— У противоположной теории тоже имеются слабые места.
— Иногда она оправдывается. Я тут прочла статью — мы её даём в цветном приложении на следующей неделе. Про медсестёр. И у меня такое чувство появилось… это же просто курам на смех, что я получаю гораздо больше, чем они. Ещё и удовольствия всякие за бесплатно.
— В медсёстры идут — как в актрисы. По призванию.
— Всё равно несправедливо.
— Что-то попахивает тётушкой Джейн, а?
Это, в свою очередь, показалось ей забавным. Она произнесла с иронической серьёзностью:
— Начинаю понимать, что она проповедует.
— Замечательно.
— Ну знаешь, тебе ведь не приходилось выслушивать столько всякой антипропаганды, сколько мне.
— Верно.
Теперь вопросы задавались ему.
— Она с тобой в Торнкуме много говорила?
— Да.
— О чём?
— О тебе. О Поле. О политике. Обо всём.
— Когда ты мне сказал про Египет, я своим ушам не поверила.
— Почему же?
Она покачала головой:
— Думаю, потому, что всегда считала, что вы с ней живёте в двух совсем разных мирах. И им никогда не сойтись.
— Но мы сами когда-то сходились вместе практически каждый день, Каро. В твоём возрасте. Даже в отпуск как-то вместе съездили. Вчетвером. Провели одно лето в Риме.
— Просто ты, кажется, никогда особого интереса к ней не проявлял.
Дэн замешкался и постарался прикрыть колебания улыбкой.
