— Спокойной ночи, Дэн. У тебя есть теперь восторженный и благодарный приспешник.
— Рано ещё судить.
Она покачала головой.
— Я всё-таки думала, когда мы смотрели на фелюги. О том, что стоило приехать сюда хотя бы ради этого.
— Мы ещё увидим кое-что и получше.
Она замешкалась, улыбнулась ему опять и снова покачала головой, словно маленькая девочка, не желающая отказаться от самостоятельно выбранной игрушки, как бы ни уверял её кто-то взрослый, что выбор её нелогичен. Потом отвернулась, и каждый ушёл к себе.
На следующий день у Дэна почти не было времени думать о Джейн. Не успели они покончить с завтраком, как явился Ассад, чтобы повезти его по местам натурных съёмок, а через несколько минут Джейн ушла готовиться к экскурсии. Как только она вышла, Дэн получил комплимент: очаровательная женщина… и сразу же воспользовался возможностью объяснить реальную ситуацию, прежде чем начнутся этакие мужские поддразнивания и подталкивания локтем, да ещё в их египетском варианте. Упоминания о недавней смерти Энтони оказалось совершенно достаточно. Ассад сложил руки индийским молитвенным жестом, как бы желая показать, что, знай он о несчастье заранее, он был бы ещё почтительней.
В течение дня Дэн многое узнал об этом человеке. Чего он только не делал в кино! Был осветителем, оператором, режиссёром, занимался производственными делами, даже порой играл небольшие роли. Он потерял счёт арабским фильмам, которые, так или иначе, помог выпустить на экран. Местная киноиндустрия была очень нестабильной, чтобы в ней удержаться, нужно быть, как Ассад, мастером на все руки. Он весьма небрежно отзывался о качестве бесчисленных фильмов, в создании которых принимал участие, постеснялся бы показать их Дэну. У них не только не было художественного кино, о котором стоило бы говорить, у них не было даже хорошего коммерческого кинематографа. Все их фильмы — сплошная макулатура для невежественной толпы, от традиционных тем и отношений никуда не денешься, плюс обязательная теперь политпропаганда, а с другого фронта — мусульманские священнослужители в роли весьма влиятельной Хейс-Офис
[336]
. Ассад уже не питал никаких надежд на создание серьёзного египетского кино, это и было одной из причин, почему он с таким восторгом отнёсся к предложению снимать фильм о Китченере. Казалось, он чувствовал, что — если повезёт — он сможет таким образом утереть нос собственной киноиндустрии, которая постоянно «ударяет в песок лицом» (он, разумеется, хотел сказать «в грязь лицом», но выразился именно так).
Впрочем, по поводу других видов художественного творчества он высказывался более оптимистично. У них есть несколько хороших писателей — он назвал одного-двух романистов, но Дэну пришлось признаться, что он о них никогда не слыхал, — и один очень интересный молодой драматург, с которым, как он надеется, Дэн сможет познакомиться сегодня вечером. Он пишет сатирические комедии, и во времена Насера его жизнь постоянно была под угрозой, впрочем, и теперь, при Садате, он перебивается кое-как и постоянно рискует. Они говорили обо всём этом за ленчем, в ливанском ресторане, куда отвёл Дэна Ассад; еда была много интереснее, чем в отеле, и Дэн пожалел, что с ними нет Джейн, ей бы понравилось. Драматурга звали Ахмед Сабри, в Каире он был широко известен, ведь он — великолепный комик, жаль, Дэн не сможет увидеть его в кабаре-мюзик-холле, где он время от времени выступает со своим номером. Ассад стремился всячески убедить Дэна, что не следует презирать Сабри за недостаточную, по английским стандартам, смелость. Он обвёл взглядом многолюдный зал, потом улыбнулся Дэну полными ленивой иронии глазами.
— Ахмед не говорит ничего такого, чего бы вы не могли услышать за любым из этих столиков. Но сказать такое публично… в нашей стране… это… — Он развёл руками.
— Нужно быть очень смелым.
— Или немного сумасшедшим.
Если говорить о практической стороне дела, то Дэн очень скоро понял, что Малевич нашёл человека что надо. Ассад моментально составлял примерную смету затрат по наиболее подходящим местам натурных съёмок; он часто останавливался и, состроив из рук режиссёрский кадроискатель, старался, чтобы Дэн увидел все визуальные возможности того или иного места предполагаемых съёмок. Здесь не допускали даже и мысли о том, чтобы проблемы и проколы, вечно сопровождающие натурные съёмки в чужих городах — трудности с разрешением на съёмки общих планов, неувязки с транспортом и всё такое прочее, — могли помешать сотворению фильма. Доллары — только это имело значение: министр распорядился, и всё тут. Дэн сделал несколько снимков: старые городские дома былых ханов и мамлюков
[337]
, хотя на самом-то деле это была вовсе не его забота, и он не собирался переписывать сценарий, чтобы вставить туда интересную натуру. Правда, ему удалось найти то, что он искал: угол знаменитого соука Муски
[338]
, который прекрасно подошёл бы для одного эпизода (где выявляется прямо-таки маниакальная, как у Геринга, страсть Китченера коллекционировать антиквариат) — эпизод ещё только предстояло написать. Но больше ничего дописывать он не будет.
Время от времени они могли видеть уменьшенные расстоянием пирамиды, невесомые, словно макеты из папье-маше; охряные холмы Муккатама, и тогда Дэн думал — а как там Джейн? Но он наслаждался поездкой, и чудесный день принёс свои результаты: Дэн обнаружил, что смог лучше почувствовать Каир… этот усталый, немытый и, кажется, без всякой цели заполненный солдатами и лопнувшими мешками с песком — печальным символом воинственных претензий страны, — но всё же великий город. А кроме того, он выпросил у Ассада список кое-каких выражений на арабском, которыми хотел приперчить некоторые диалоги в сценарии.
Ассад высадил его у отеля чуть позже шести и предложил заехать за ними в восемь. Но жил он всего в полумиле отсюда, и Дэн настоял на том, что они приедут сами — на такси. Дэн постучал в дверь Джейн, но ответа не последовало, что объяснилось чуть позже: под его собственную дверь была подсунута записка. День прошёл «восхитительно», а теперь она у парикмахера — моет голову. Он принял душ и надел костюм; потом сел за стол — сделать кое-какие заметки. Минуту или две спустя он услышал, как Джейн вошла в свою комнату, и окликнул её через дверь — сообщил, что он дома, и спросил, не хочет ли она выпить чего-нибудь, пока не начала переодеваться? Она сразу же вошла — в той же одежде, в которой была утром.
