— Но знаешь, я рада, что вижу всё это теперь, ближе к концу жизни.
— Мы же видели Рим. И кажется, всё поняли правильно. Даже тогда.
— Я тоже об этом подумала. Как это всё на Рим похоже.
— Как Рим похож на Египет.
— Ну разумеется. Наверное, любой из великих цивилизаций необходимы свои этруски.
Они приближались к группе человек в двадцать — тридцать, сгрудившихся вокруг гида.
— Или — свои французы?
Она с иронией взглянула на внимавшую гиду группу.
— Они всё это воспринимают слишком всерьёз. Ты заметил — там есть один, похожий на старомодного театрального режиссёра?
Дэн его, разумеется, заметил: господин лет этак под шестьдесят, с лицом, навсегда запечатлевшим смешанное выражение художнического пыла и напускного аристократизма или по меньшей мере значительного превосходства над всем окружавшим его гетеросексуальным миром. С ним вместе путешествовал молодой человек, возмутительно красивый и, вне всякого сомнения, голубой.
— А я его уже для тебя наметил.
Джейн прикусила губу.
— Отныне нарекаю его «Королевой на барке».
С этими словами она покинула Дэна, ведь они уже подошли к остальным пассажирам; а ему запомнились её смеющиеся губы и промельк — теперь ещё более яркий — прежней Джейн, её былого «я». Она прошла вперёд, прочь от него, как бы откликнувшись на молчаливое осуждение гида, бросившего на отбившуюся от стада овцу полный упрёка взгляд, каким сознательно злоупотребляют эти «пастыри»; Дэн видел теперь лишь её затылок. Он ощущал присутствие мёртвых вокруг — и древних, и тех, кого знали они оба: Андреа, Энтони… но в ощущении этом не было ни печали, ни страха, оно было исполнено поэзии, просвечено яркими лучами клонящегося к западу солнца. Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, вовсе не так уж далёк от всех этих древних правителей и правительниц, как хотелось бы думать. Его тоже не покидали воспоминания и мысль о том, будут ли вспоминать о нём; он не переставал думать о смерти вообще, да и о собственной смерти тоже, о конечности земного существования… но эти мысли приходили к нему, окутанные патиной умиротворённости: человек, может быть, и движется к смерти, но ведь он узнаёт всё больше, всё больше чувствует, всё больше видит — именно это и крылось за словами «ближе к концу жизни», произнесёнными Джейн.
По пути назад, на корабль, они задержались на полчаса, чтобы осмотреть ещё один величественный храм Луксора, где злосчастный Рамзес II, этот дуче древних династий, прославляется в каждом уголке, в каждой гранитной нише, ad nauseum
[356]
. Потом их на час отпустили — побродить на свободе. Ассад снабдил их адресом «единственного честного продавца антиквариата» в Луксоре, некоего мистера Абдуллама, и Джейн с Дэном отправились в город — разыскивать его лавку. Они натыкались на антикварные лавки чуть ли не за каждым углом, да и на улицах их осаждали торговцы. Какой-то человек на велосипеде следовал за ними, суя им какой-то предмет, завёрнутый в газету, точно так, как это делали жулики-спекулянты в сороковых годах; предмет оказался мумифицированной ступнёй ужасающего вида, странно перекрученной и покрытой пергаментной кожей чёрного, жёлтого и коричневатого цветов, как на картинах Бэкона
[357]
.
— Спасибо, не сегодня.
Продавец настаивал с каким-то волчьим нетерпением:
— Она правилный, правилный.
— Не сомневаюсь.
— Леди!
Отвратительный предмет сунули под нос Джейн; она подняла руки и затрясла головой. Продавец ещё некоторое время преследовал их, потом отвлёкся — перехватить французскую пару, шедшую позади. Через минуту послышался гневный галльский возглас.
— Что он сказал?
— Oh toi, tu m'emmerdes. Отстань, ты мне надоел.
— Мне кажется, эти лягушатники гораздо лучше управляются с аборигенами, чем мы.
— Потому что француз — это не просто национальность, это мироощущение, состояние ума. Я слышала, что сказала одна из них в Карнаке. Удивлённым тоном она произнесла, обращаясь к приятельнице: «Il у a des abeilles. У них пчёлы есть». Потом добавила: «Я и мух видела». Понимаешь, даже насекомые не могут реально существовать до тех пор, пока их присутствие не обозначено единственным в мире реальным языком.
— Жаль, я его не знаю.
— Не думаю, что ты много теряешь. Мне они кажутся просто сборищем перезрелых деголлевских нуворишей.
— Да?
— На самом деле лучше бы, чтоб мы с тобой знали немецкий. Кажется, их экскурсовод — профессиональный египтолог.
— Я знаю. Старикан кажется человеком весьма учёным.
Они наконец нашли нужную им лавку и, войдя, обнаружили, что их опередили: немецкая группа раньше их закончила осмотр двух святилищ, и теперь в дальнем конце узкого помещения, уставленного по стенам стеклянными витринами, сидел — вот уж лёгок на помине! — «учёный старикан», оживлённо беседующий с горбоносым и ещё более старым хозяином. Перед стариками стояли две крохотные кофейные чашечки. Заметив Джейн и Дэна, хозяин сразу же поднялся им навстречу и обратился к ним на ломаном английском. Их интересует антиквариат? Они хотят что-нибудь купить? Дэн сказал, что они хотят немного посмотреть, и добавил, что этот магазин рекомендовал им Ассад. Продавец почтительно склонил голову, хотя Дэн заподозрил, что это имя (или то, как он его произнёс) ничего старику не говорило. Их интересуют скарабеи
[358]
, бусы, статуэтки? Он был, пожалуй, чуть слишком навязчив.
— Если можно, мы только посмотрим. И пожалуйста… — Тут Дэн указал рукой в глубь лавки.
Но сидевший там человек поднял руку, как бы в знак вежливого протеста:
— Я здесь как друг, не как покупатель.
Они заулыбались — вот так сюрприз! — «старикан» говорил по-английски почти без акцента. Он был худощав, пепельно-седые волосы реденькой прядью спускались на лоб, подбородок украшала совершенно белая, аккуратно подстриженная вандейковская (а может быть, ульбрихтовская?) бородка. Лицо было живым и чуть властным, но высокомерия в нём не было, лишь едва заметная настороженность. Рядом, у стула, стояла трость. Дэн видел, что в Карнаке учёный использовал её как указку. Мистер Абдуллам принялся доставать подносы со скарабеями и бусами, и Дэн с Джейн задержались у прилавка, несколько смущённые оказанным им вниманием и бдительным взглядом старого хозяина. Джейн взяла несколько ниток понравившихся ей бус — крохотные, цвета морской волны диски перемежались сердоликами — и спросила, откуда они.
