Дэн чувствовал, что Джейн растерянна, она прямо-таки застыла в недоумении, хотя всё, что они увидели, лишь на практике подтверждало прочитанное ею в брошюре о феллахах. Он подозревал или, скорее, надеялся, что это было не столько потрясением от необъятности, неразрешимости проблем «третьего мира», сколько от неожиданного понимания ограниченности и бессмысленности слишком многого в политической жизни Англии.
Наверное, из-за гнетущего впечатления от окрестностей Джейн и Дэну не понравился Абидос, несмотря на его элегантность, но их тем не менее поразила странная изнеженность, болезненность его настенных скульптур. Многоречивый чичероне, клаустрофобия, которая охватывала обоих в малых святилищах, недостаток освещения… Джейн с Дэном и Хуперы потихоньку отстали от группы и следовали за гидом и французами на приличном расстоянии. Но вот они остановились перед огромным барельефом Изиды и Осириса: богиня массирует пенис супруга во время его ежегодного воскресения из мёртвых. Дэн ещё с первого посещения помнил удивительное, напряжённо-нежное выражение лица богини, стоящей на коленях у безжизненного тела мужа, — эхо легенды о Персефоне
[378]
, и ему вспомнился эпизод из его жизни с Андреа. Из-за болезни ей довольно долго было не до секса, и эта эротическая сцена древнейших времён, хоть и вполне успешно отцензурированная и христианами-коптами, и мусульманами, помогла им в тот вечер тоже пережить что-то вроде воскресения. Теперь Дэн и его спутники молча стояли перед барельефом, каждая из пар испытывала смущение от присутствия другой. Необходимо было разрядить атмосферу. Дэн едва слышно произнёс:
— На самом-то деле это, видимо, Дэвид Герберт Лоуренс и Фрида
[379]
.
Американцы рассмеялись, а Джейн сказала:
— Как тебе не стыдно!
— Всё налицо, вплоть до цензуры.
— Вот тут я с тобой могу согласиться.
— Религия не могла руку не приложить. Умерщвление плоти. — Он вдруг испугался, что оскорбил чувства своих спутников, и поспешно взглянул на молодых американцев. — Простите, я не хотел вас обидеть.
— Да нет, мы… — смущённо возразила молодая женщина. — Я обожаю Лоуренса. — Потом объяснила, немного робея, будто боясь, что ей не поверят без университетской зачётки, что она когда-то писала о Лоуренсе курсовую.
Когда выходили из святилища, Джейн спросила, в каком университете она училась, и между двумя женщинами завязалась беседа, урывками продолжавшаяся в течение всей экскурсии. Со стороны Джейн, как убедился Дэн, следуя за ними на небольшом расстоянии и прислушиваясь к беседе, это было исполнением твёрдого решения творить добро. Сам он пришёл к убеждению, что американка ничего особенного собой не представляет и вовсе не интересна; из общей массы других таких же полуобразованных американок её выделяла некоторая неуверенность в себе; а так как к способности представителей своего пола общаться с себе подобными он обычно предъявлял ещё более высокие требования, муж её показался ему до смешного лишённым воображения. Несмотря на страсть к фотографированию, Митчелл, казалось, был начисто лишён эстетической интуиции. Больше всего его поражали размеры, то, как же, чёрт побери, эти ребята могли построить такое: извечная манера прагматических американцев судить о чём бы то ни было.
Дэн решил, что Митчелл и сам чем-то похож на древнего египтянина. В Абидосе, да и в других исторических местах, где они потом побывали, обуянность количеством, большими числами, перечнями была невероятно велика; древние египтяне никогда не довольствовались чем-то одним там, где можно было использовать много. Где-то в святая святых египетского пантеона Дэн обнаружил некое сверхбожество с математическим, каталогизирующим складом ума и вечным horror vacui или, точнее говоря, horror uni
[380]
Позднее герр профессор объяснил ему, что это не так, но тогда Дэн, как-то по-детски, а может быть, и типично по-английски, придумал себе образ цивилизации, разделённой на крикетные команды. Противники его находились здесь — в Египте, в Риме, в современной Америке и в России, в китченеровской Великобритании; в его же команду входили минойская и этрусская эпохи, Ренессанс и… Англия, но не совсем та, что есть, а хотя бы та, какой она всё ещё иногда бывает: его Англия.
Возможно, самую глубокую неприязнь в крикетной команде, капитаном которой оказался Египет, вызывало то, что её искусство нельзя романтизировать. Слишком уж явно оно основывалось на потребительстве и престиже: фараоны и их боги были первыми самодовольными буржуа в мире, породившими «искусство пожарных», по убийственному определению Алэна Мейнара. От этого было некуда деться, об этом буквально кричали рассчитанно точные, холодные, статичные, официальные картины и скульптуры. Они были лишены какой бы то ни было индивидуальности, любви к жизни, избыточной импульсивности, спонтанных преувеличений или абстракции. Они использовали, «осуществляли» искусство, вместо того чтобы позволить искусству в них осуществляться: Сталин и Жданов явились в мир уже тогда.
Однако через пару дней Дэн смягчил своё суждение о Митчелле Хупере. В Абидосе Джейн выяснила, что молодая пара была бездетна; вернувшись после долгого дня в Фивах, когда их корабль снова стоял в Луксоре, Джейн рассказала Дэну, что в жизни Хуперов не всё так просто. Трагедия заключалась в том (Джейн посвятили во все гинекологические подробности), что они не могли иметь детей… по крайней мере Марсия была в этом уверена, хотя Митчелл всё ещё надеялся, что наука отыщет путь к решению проблемы. Марсия хотела усыновить ребёнка, но для её мужа усыновление стало бы окончательным признанием поражения, и он не мог на это согласиться. Египет фактически спас их брак, необходимость «соответствовать» в Штатах угнетала невероятно, да тут ещё родители Митча… по-видимому, душевная робость обоих была отчасти результатом потерянности.
По крайней мере так полагала Джейн, и Дэн не собирался её разубеждать. Он стал с ними любезнее.
Марсия явно испытывала к нему благоговейное почтение: ну как же — его известность, постоянное пребывание в мире кино… она жаждала услышать от него киношные сплетни, хотя бы обрывки сплетен, ждала того, чего в присутствии Джейн он делать никак не желал… но из этого её рассказа он сделал вывод, что наивное любопытство Марсии следует удовлетворить. Джейн очень быстро стала восприниматься как человек всё понимающий: даже за столом Марсия обращалась главным образом к ней, как бы предполагая именно у неё найти одобрение. Как-то раз, в Эдфу
[381]
, Дэн заметил, как Марсия исподтишка разглядывает Джейн (к тому времени Джейн успела ей рассказать о собственной недавней трагедии); взгляд был странный, печальный, в нём не было зависти, наоборот — какая-то почти собачья преданность. Однажды, когда Дэн явился к ленчу раньше Джейн, Марсия сказала ему, что «миссис Мэллори» похожа на одну английскую девушку, с которой она дружила в Мичигане. Она, видимо, полагала, что Англию населяют чуткие и ласковые, всё понимающие женщины. В Англии она никогда не была, и Дэн не стал её разочаровывать.
