— А я всегда помню тебя невинным.
— В отличие от тебя?
— Я так боялась собственных чувств.
Он не успел ответить — за их спинами раздался призывный гудок теплохода. Пора возвращаться.
— Но это ведь тоже невинность.
— Мне это никогда не казалось невинностью. Даже тогда.
— По-моему, ты пытаешься выступить в роли Кассандры
[394]
наоборот. Я помню о тебе совсем другое. Ты-то как раз и проявляла истинные чувства. Когда это было важно. — И уточнил: — Во всяком случае, гораздо чаще, чем это удавалось трём остальным.
— Эмоции. Вовсе не то же самое. — И добавила более лёгким тоном: — Я пытаюсь сказать, как я тебе благодарна, Дэн. Это — настоящее чувство.
Снова послышался настойчивый гудок теплохода. Джейн встала и со сдержанной улыбкой протянула ему руку… да здравствуют условности, с глупостями покончено. Он пожал ей руку, поднимаясь на ноги, и они направились назад, к кораблю.
Дэна не покидала тревога. В их беседе было что-то беспокоящее, такое же, как в том её взгляде; в прежних беседах ничего подобного не было. Джейн надела тёмные очки; прогуливаясь, они медленно шли через руины ко входу в святилище. Целая шеренга божеств с крокодильими головами… вот подходит Алэн со словами приветствия… шутит… Джейн улыбается, отвечает за них обоих: она, кажется, успела совсем оправиться от мимолётного приступа сентиментальности и теперь опять слегка настороже — как всегда. Дэном овладело ощущение упущенной возможности… он должен был обвить рукой её плечи, преодолеть разделяющее их пространство… эту нелепую нейтральную полосу, ничейную землю, которой они сами отделили себя друг от друга; может быть, их беседа и была попыткой со стороны Джейн — когда она сама взяла его за руку — преодолеть это пространство.
Позже, когда корабль снова отправился в плавание, а они перед ленчем вышли посидеть на палубе — с ними были Алэн и их приятель из Чехословакии, — Дэн обнаружил, что не перестаёт исподтишка наблюдать за Джейн… или если и не буквально, то хотя бы мысленно не сводит с неё глаз. Алэн опять принялся флиртовать с ней, на этот раз по-английски; всё это было совершенно невинно: она должна во что бы то ни стало приехать в Париж, чтобы он сводил её во все новые boites
[395]
и рестораны… Дэн позволил себе вообразить, что на месте молодого француза — он сам. Может быть, в этом и коренилась разгадка, может быть, дело в том, что она испытывает недовольство, разумеется, подсознательное, из-за его принципиального нежелания вести себя, как другие мужчины: замечать, что она прекрасно выглядит для своего возраста, что сохранила свою привлекательность. Это слегка беспокоило его и в самом начале, поэтому он старался не упустить случая сделать ей какой-нибудь обычный комплимент — по поводу того, как она одета, как выглядит.
С другой стороны, он нисколько не сомневался, что то откровение, тот её жест — что бы он ни значил — не был приглашением. Это было бы абсурдно и из-за Дженни, и из-за того, как сама Джейн описала его Каро: он ненадёжен, он вечно в бегах; да и по тысяче других причин.
Столь многое разделяло их, и не в последнюю очередь то, что они совершенно ничего не знали о потаённых чувствах и эмоциях друг друга, о чём лишний раз говорило различие, недавно проведённое ею между этими двумя словами. Тем не менее Дэн, по своей всегдашней привычке строить гипотезы, попробовал представить себе, какой была бы её реакция, если бы, переходя с корабля в гостиницу в Асуане, он предложил ей поселиться вместе, в двухместном номере. Но размышлял он исключительно о том, в какую форму будет облечён её отказ: откажет она ему гневно, в недоумении, иронически… а может быть, даже с нежностью? Несомненно было только одно: она откажет, или он ничего не понимает в женщинах. Интересно, не вызвано ли это постоянно гложущее его ощущение невозможностью, связанной с этой женщиной? Точнее — с невозможностью, связанной с ними обоими? Он помнил, что совсем недавно у неё был роман; он мог даже на мгновение представить себе, что она заведёт интрижку — проведёт ночь — с Алэном (это, конечно, если бы его самого тут не было), то есть допустит Алэна к себе в постель, если тот будет уж очень настаивать. Но между нею и им самим такое было бы совершенно невозможно. И он знал, как это ни странно, что если бы вдруг, по велению какой-то части своего существа, запрятанной так глубоко, что он и догадаться не мог о её существовании, или благодаря победе эмоций над чувствами Джейн не отказала ему, он расценил бы это как предательство.
За ленчем, в присутствии Хуперов, Дэн говорил очень мало. Словно пёс с давно обглоданной костью, он не мог расстаться с тревожной мыслью о мимолётных слезах Джейн, о том её взгляде на их соединённые руки: что это было — упрёк ему, предостережение? Джейн никак не помогала ему разгадать эту загадку, будто ничего не произошло. Каким-то образом ей удавалось дать ему понять, что любое напоминание лишь преувеличит значение случившегося. Но он не допустит, чтобы это так легко сошло ей с рук. Джейн улыбнулась ему, когда все они ждали десерт; она сидела, опустив подбородок на сплетённые пальцы.
— Ты что-то очень молчалив сегодня.
— Так плачут мужчины.
— И о чём же ты горюешь?
— Чую возвращение реальности.
— Но ведь есть ещё твой остров. Я полагала — мы из-за этого здесь очутились. — Он вскинул голову, неохотно соглашаясь — да, ещё одно удовольствие всё-таки ждёт их впереди. А она, словно желая его приободрить, добавила: — И чудесные воспоминания.
Дэн укрылся за улыбкой и отвёл глаза, однако что-то — он ведь понимал, что улыбка получилась не очень естественной, — заставило его снова посмотреть ей в глаза. В каком-то смысле его взгляд был повторением её взгляда, озадаченным и вопрошающим. Возможно, ей он показался просто пытливым или — молчаливым противоречием её последним словам. Во всяком случае, она с сомнением покачала головой:
— Разве нет?
Он улыбнулся более естественно:
— Попытаюсь не вспоминать о здешней еде.
Появился официант с десертом: рис со взбитыми сливками, слегка посыпанный корицей, и Джейн немедленно принялась за еду, словно говоря, что он ведёт себя неразумно и действительно избалован.
Пейзаж изменился — они приближались к Асуану. Воды Нила текли сквозь пустыню. Безбрежные пески, там и сям — чёрные базальтовые утёсы, многие тысячелетия палимые безжалостным солнцем; казалось, они стоят и ждут, когда наконец высохнет великая река. Тропические капустные пальмы
[396]
по берегам — вот и все деревья, да вороны пустыни (снова напомнившие Дэну о Библии и о манне небесной — воспоминания сугубо личные) — вот и все птицы. Солнце жгло, несмотря на прохладный северный ветер.
