И как тогда, в дорсетской низине, Дэн на мгновение представил себе, что они женаты, были женаты все эти годы, с самого начала: увидел в ней свою жену, а не вдову Энтони… вот они приостанавливаются на минуту, он кладёт руку ей на плечо, поправляет непослушную прядь, маленькая супружеская поблажка, ничего особенного. И тут он опять испугался. Может быть, то краткое мгновение наверху, происшествие, мысль о котором он пытался уже отбросить, решив, что это всего-навсего странная прихоть клеток мозга, секундный сбой в работе тех, что отвечают за нормальное функционирование сознания, всё же было предостережением? Ведь всего за несколько минут до того, как это случилось, он пережил мгновенный переход от внешнего, пространственного восприятия городского вторжения к внутренней, временной его аналогии… может быть, это было предупреждением о грядущем, более существенном переходе — к чему-то патологическому, к сумасшествию, к диагностированной шизофрении… Почва под их ногами выровнялась, и Дэн пошёл рядом с Джейн, проклиная смерть и самоанализ.
Они снова тронулись в путь против течения, но лёгкий ветерок дул им в спину, когда они направились к широкому плёсу у острова Китченера. Солнце клонилось к закату, гребни песчаных дюн, венчавших утёсы западного берега, были буквально усеяны птицами: двадцать, а то и тридцать коршунов — целая стая — устраивались на ночлег; тёмно-коричневые, они казались иератическими
[401]
письменами на фоне неба. Омар провёл лодку под стоящими стеной по берегу острова деревьями: странные цветы, листья, ветви нависали над ними, касались воды. По эту сторону реки домов не было, город исчез, и, когда они подплывали по спокойной воде совсем близко к высоченной стене пронизанной солнцем зелени, можно было подумать, что плывут они по летней реке где-нибудь в Оксфорде. Какая-то пичуга, прячась в ветвях, пела необычную в это время года песенку. После безводной пустыни сегодняшнего утра этот полный глубокого покоя, живой и влажный, зелёный и вечный мир был упоительно хорош. И снова Омар причалил лодку. Сошли на берег и через несколько шагов под плотным пологом бугенвиллей оказались на пешеходной тропе.
Несмотря на попытки сохранить остров как огромный ботанический сад, заложенный ещё Китченером (тут и там ещё виднелись висевшие на стволах массивные металлические пластины с экзотическими названиями на латыни и именами дальних стран, откуда эти растения были родом, а порой на глаза им попадался и садовник за работой), всё на острове выглядело очаровательно беспорядочным и запущенным. Сад не только в переносном, но и в буквальном смысле распустился, и строгий научный замысел уступил место приятному существованию без затей: тень и зелень, пение бесчисленных птиц, прохлада, простота… словно простота прекраснейших творений исламской архитектуры, многовекового народного опыта, спасавшего от палящего солнца. Это была Альгамбра
[402]
из зелени, воды и теней, и может быть, приятней всего Дэну показалось то, что остров остался почти совершенно таким же, как он запомнил: тропическая bonne vaux, одно из самых красивых и цивилизованных мест в мире, какие были ему известны, пусть это место и занимало всего несколько акров. Он не хотел ничего подсказывать Джейн, но она и сама влюбилась в остров с первого взгляда. Они прошли едва сотню шагов по тропе, как её рука коснулась рукава Дэна.
— Дэн, а можно у меня будет здесь дом? Ну пожалуйста!
Дэн усмехнулся:
— Вот и мы с Андреа тогда почувствовали то же самое.
— Это точно как «Сад Эдема» у Таможенника Руссо
[403]
. И как замечательно ты придумал использовать это в твоём фильме.
— Надеюсь, они это используют. Получится хорошая точка возврата.
Немного спустя они сели на скамью на боковой дорожке. На главной тропе виднелись прогуливающиеся туристы, на расстоянии они казались всего лишь цветными пятнами, праздно движущимися сквозь просвеченную солнцем тень… теперь они уже не были фигурами с полотен Руссо, скорее Мане или Ренуара. Джейн с Дэном обсудили планы на ближайшие два дня: что ещё надо будет посмотреть, не слетать ли им в Абу-Симбел… несколько их попутчиков собирались это сделать, а Хуперы говорили — стоит того, во всяком случае, им так посоветовали, хотя бы ради пейзажей вокруг озера Насера, ну и, конечно, ради инженерных сооружений, это просто фантастика какая-то — перенести храм со старого места! Во время путешествия Джейн возражала против поездки, но сейчас поддалась на уговоры — такого шанса может больше не представиться, поездку наметили на послезавтра. Тут появилась группка молодых ребят — египтяне в европейской одежде, человек двенадцать, девушки и парни вместе. Они переглядывались, переговаривались между собой, приближаясь к иностранцам, а проходя мимо, один из ребят крикнул по-английски, вроде бы в шутку: «Доброе утро!»
Дэн улыбнулся и ответил:
— Добрый вечер.
— Англисски?
— Англичане.
— Очень хароши. Англисски очень хароши.
И вдруг вся группа собралась около Дэна и Джейн, встав перед ними плотным полумесяцем, смеющиеся карие глаза, девочки кусают губы, чтобы не рассмеяться.
— Вы делает отдых?
— Да. И вы тоже?
Но паренёк, видно, не понял вопроса. Заговорила стоящая рядом с ним девочка; она была миловидна, с более узким, чем обычно у большинства арабских женщин, лицом, длинными волосами и прекрасно очерченными глазами.
— Свободный день сегодня. Не занимаемся.
— Говорит англисски очень хароши, — сказал первый паренёк.
Девочка стеснялась, но говорила по-английски много лучше, чем он. Её отец работает инженером на строительстве плотины, год назад младшей сестре сделали сложную операцию на сердце, и она провела три месяца в Лондоне вместе с матерью и больной сестрой. Ей уже семнадцать, она и её друзья — все из одной школы, лучшей средней школы в Асуане. Хотелось бы жить в Каире, все они хотели бы жить в Каире или в Александрии. Здесь слишком жарко, слишком «грязно». Джейн спросила, бывают ли здесь когда-нибудь дожди?
— Я живу здесь уже два год. Никогда не вижу дождь.
Пока она говорила, среди её спутников слышались смешки, реплики на арабском, тогда её тёмные глаза гневно сверкали в ту сторону, откуда донеслась колкость. Обращалась она, главным образом, к Джейн, тем временем остальные потихоньку отходили от них, и наконец у скамьи остались только эта девочка с глазами газели и ещё две других. Английский они учат в школе, но им ещё и русский приходится учить. Им не нравится, но таков закон. Английский им нравится гораздо больше. Ей очень хочется завязать переписку и подружиться с кем-нибудь в Англии. Джейн улыбнулась:
