— Боюсь, я не смогла бы петь в этой пустыне
[433]
.
— А эту часть я забыл. — Джейн сидела, потупившись, разглядывая стакан, который держала на колене. — Не стану нарушать обещание. Только я и минуты сегодня не выдержал бы, если бы тебя со мной не было.
Она промолчала, будто его слова не требовали ответа. Но молчание, царившее в комнате, заставило её заговорить:
— Нас ждут и другие дни, Дэн.
Он подождал минуту-другую, встретил взгляд косоглазого араба и проговорил, глядя на него и как бы к нему обращаясь, хотя оба понизили голоса, чтобы их не слышал Лабиб:
— Когда мы будем путешествовать в одиночку.
— Ну, по местам вроде этого…
Он украдкой взглянул на неё.
— А по другим местам — это всего лишь сентиментальное помрачение ума?
Она всё смотрела на свой стакан.
— Если человек чувствует, что должен…
Дэн опять подождал.
— Жаль, что всё это происходит не двести — триста лет назад.
— Почему?
— Когда существовали настоящие монастыри, по крайней мере ясно было, с чем борешься.
— Мне жаль, что ты так это воспринимаешь.
— Но ведь похоже? Хоть немного?
— В том смысле, что у меня нет иного выбора. Такое у меня чувство.
— Может, тебе просто храбрости не хватает?
— Возможно.
Но это было сказано так, будто она взвесила обвинения и выбрала то, что полегче, чтобы избежать более тяжкого. Дэн поглядел на Лабиба. Тот зевнул, убрал записную книжку, потом поднялся на ноги и исчез в кухне. Они услышали, как он что-то сказал повару.
— А ты не думаешь, что моей храбрости хватит на нас обоих?
— Нельзя же просто передать свою храбрость другому, Дэн. Она либо есть в тебе, либо…
Джейн пожала плечами, и голос её замер: ей явно хотелось, чтобы замер и разговор на эту тему. Дэн снова впился взглядом в безмолвных зрителей у противоположной стены. Но всё же у него теперь было за что ухватиться. Ведь она приехала сюда. Не стала настаивать на немедленном отъезде в Рим, не отказалась продолжать разговор с ним. Да и то, как она сидела, опустив голову, словно непослушная школьница, ожидающая нового выговора. Он спокойно продолжал:
— Мы только что проехали через одно из самых пустынных и одиноких мест на земле. Ты назвала пейзаж ирреальным. Для меня же он — воплощение страшной реальности. Символ. — Дэн украдкой взглянул на всё ещё потупленное лицо Джейн. — Хочешь, чтобы я замолчал?
Она покачала головой. Он принялся рассматривать свой стакан.
— У меня такое чувство, будто мчусь в пустоте. За занавесом, о котором говорил герр профессор. А эта девочка в Калифорнии — просто коврик, повешенный, чтобы не дуло. Я не могу больше использовать её для этой цели. Не говоря уже ни о чём другом, она это прекрасно понимает. — Голос его звучал очень спокойно, словно разговор шёл о ком-то другом. — Всё это звучит так, будто я уговариваю тебя спасти меня от неё. Вовсе нет.
— Пустота — вещь весьма относительная, не так ли?
— Хочешь сказать, что я не имею права на это чувство? Экономическая привилегированность лишает человека других человеческих прав?
— Разумеется, нет. Просто… пустота — понятие из словаря отчаяния.
— Мне не позволено рассуждать, как рассуждает Беккет?
— Только там, куда не распространяются твои иные привилегии.
Он всмотрелся в её потупленное лицо, в застывшее на нём выражение упрямства и поразился возникшему в его душе чувству нежности — даже к этой её черте.
— Это ещё хуже. Чем больше и острее ты способен чувствовать, тем счастливее должен казаться?
Она чуть повела головой, не соглашаясь.
— Я подумала о том человеке у дороги. Который протягивал нам утку.
Дэн понял, что она имеет в виду: реальную пустоту жизни некоторых людей… многих. Молодой араб встал со стула и отправился на кухню. Косоглазый старик уронил голову на грудь — похоже, задремал.
— Я согласен, что каждому из нас невероятно повезло — в биологическом смысле. Образование, культура, деньги… и всё прочее. Но логика, которой я не могу следовать, говорит, что любые решения должны быть продиктованы чувством вины по этому поводу. Не верю, что это чему-то поможет. Я не утверждаю, что мы всегда правильно используем полученные нами дары, никак ими не злоупотребляя. Но когда ты вообще отрицаешь их подлинные или потенциальные достоинства…
— Вовсе я этого не отрицаю.
— В каком-то абстрактном смысле — возможно. Но в практическом — весьма эффективно. Мне не позволено даже реально сознавать, что я злоупотребил этими дарами. — Он снова бросил быстрый взгляд на её лицо и отвернулся. — Мы прилагали недостаточно усилий, Джейн. Мы бежали, как крысы с корабля. Струсили. А оснований для этого у нас было гораздо меньше, чем у кого бы то ни было. Энтони должен был стать священником. Ты — моей женой. Я должен был попытаться стать серьёзным драматургом. — Джейн так ничего и не сказала, и он заговорил более лёгким тоном: — Я вовсе не уверен, что на тебе лежит не самая большая вина. Ведь именно ты полуразглядела всё это тогда, в Оксфорде. Что мы живём в нереальном мире.
— И сразу же попали в ещё худший.
— Я — за твою интуицию. Не за то, что ты делаешь. Пытаюсь убедить тебя, что ты опять принимаешь неверное решение, исходя из верного ощущения.
— Дэн, я просто пытаюсь не причинить боли тому, кто мне очень дорог.
— Ты, может, и пытаешься. Но безуспешно.
Она замешкалась, потом упавшим голосом проговорила:
— Ты уже сам объяснил. Всё — из-за огромного списка неверных шагов, сделанных мною в прошлом.
— А то, что ты сказала мне на острове Китченера , — правда? Что я помог тебе решить, что ты будешь делать, когда мы вернёмся домой?
— Ты и сам знаешь, что правда.
— Тогда я не понимаю, почему ты могла послушать моего совета тогда. И не принимаешь его сейчас.
— Потому что я очень ценю твоё знание жизни. Твоё мнение вообще.
— Но не о том, что касается лично тебя. Нас.
— Ты идеализируешь меня. Не понимаешь, какой я стала.
— Ни один мужчина, ни одна женщина никогда до конца не понимают, каким стал каждый из них. Если главным условием будет понимание, им придётся жить на разных планетах. Потому что такое требование нереально.
— Но боль, которую это может причинить, — реальна?
— Если допустить, что она более реальна, чем счастье.
