Человек за стойкой — хозяин, — видимо, знал о ней многое, и теперь она сообщала ему последние новости. Она с улыбкой повернулась, чтобы отойти, бросила последнюю реплику через плечо и вернулась к столику с бокалом и кружкой в руках. Какой-то молодой человек в дальнем конце бара внимательно смотрел, как она идёт через зал к Дэну. На Дженни по-прежнему была одежда, которую она носила в Калифорнии, — джинсовый костюм, туфли без каблуков, вязаная, облегающая голову шапочка из сиреневой, голубой и белой шерсти, лицо не накрашено. Из-за всего этого она выглядела не такой умной, чуть простоватой и более спортивной, чем была на самом деле.
Она поставила бокал и кружку на стол — виски для него, полпинты пива «Гиннес» для себя — и села рядом с ним на банкетку.
— Это всего лишь «Гленливет», «Деттола» он не держит.
Дэн улыбнулся — «Деттолом» она прозвала «Лафроэйг»
[445]
, который, как она знала, он любит, хотя он просил просто шотландского виски.
— Ты, кажется, чувствуешь себя здесь как дома.
— Прошу прощения.
Дэн опять улыбнулся; сделал ещё одну попытку:
— Я слышал, на студии все в восторге. — Она слегка пожала плечами. — Билл звонил на днях.
— Мне тоже.
— А с новым фильмом? Решено и подписано?
— Не совсем. Дэвид ждёт, чтобы благая весть облетела округу. Чтобы выжать из них хоть чуточку побольше. — (Дэвид — её коммерческий агент.)
— Но ты ведь согласишься?
Она не ответила; потом сказала:
— Дэн, не будь таким! Пожалуйста.
— Каким?
— Вот таким «каким?». — И она добавила: — Я ведь тебе не дочь. — Потом: — Да, кстати. — Она наклонилась к плетёной сумке, стоявшей на банкетке рядом с ней, и достала небольшую картонную коробочку. Протянула Дэну, не поднимая на него глаз. — Я подумала, может, тебе будет приятно дать ей это. Не обязательно говорить, что от меня.
Он снял крышку и раздвинул складки папиросной бумаги. Там лежала серебряная цепочка, а на ней, в виде кулона, — черепок из Тсанкави, обрамлённый серебряным ободком.
— Спасибо, Дженни! Это и правда приятно.
Она искоса взглянула на кулон или на то, как он его рассматривал.
— Он может и ей принести беду.
— На эту удочку я поддаваться не собираюсь. — Дэн повернулся к ней, поцеловал в висок и снова принялся рассматривать кулон. — И разумеется, я скажу ей, что это — от тебя.
Она произнесла неловко:
— Я, видно, совсем с ума сошла. Очень много таких заказала.
— Он просто прелестный. — Дэн замешкался. — Знаешь, я привёз тебе кое-что из Египта. Только у меня не хватило смелости это сюда принести.
— А что это?
— Старые бусы. Из захоронений. Тебе они, может, и не понравились бы.
Она пожала плечами:
— Не имеет значения. Я всё равно теперь настроена против всяческих украшений.
Он снова закрыл кулон папиросной бумагой.
— Каро он очень понравится.
Дженни отпила пива.
— А она всё ещё?..
— Теперь он заговорил о разводе.
— А она?
— Стучу по дереву.
— А за тебя она рада?
— Она всегда очень любила свою тётку. — Он продолжал — чуть слишком поспешно, чуть слишком лёгким тоном: — Это позволяет ей двух родителей одним камнем убить. Первое, что она мне заявила: «Я всегда знала, что ты выбрал не ту сестру».
Дженни не улыбнулась. Допрос продолжался. Однако он вёлся очень осторожно, и на Дэна она не смотрела.
— А твоя бывшая?
— Кажется, она решила, что может всё-таки не рвать с нами отношений. Поскольку мы оба всегда были совершенно несносными людьми. Как она деликатно нам объяснила.
— А что вы делали в Италии?
— На пару дней останавливались, чтобы повидать младшую дочь Джейн. Она там, во Флоренции, изучает итальянский.
— И чтобы написать мне уведомление об отставке.
— Чтобы объяснить почему, Дженни.
— А я и так поняла. Из той открытки, что ты из Асуана послал. — Она взяла кружку с пивом, но пить не стала. — Жалко, ты не сказал мне, что происходит, до того, как вы уехали.
— Честно, Дженни, я ведь и сам не знал. Ты должна мне поверить.
— Но какое-то представление об этом у тебя должно было быть.
— Только — что мне её очень жаль. Это я и попытался объяснить тебе в письме из Италии.
Последовало долгое молчание. Дженни выпила немного пива и теперь смотрела в противоположный конец зала, на стойку бара. Дэн чувствовал себя ужасно, он ведь пришёл сюда с уверенностью, что не допустит такого. Но с первой минуты, с первого взгляда на Дженни, которая уже ждала его… её одиночество в пустом зале, её пальто и сумка на банкетке рядом с ней, натянутая улыбка, облегчение, что он всё-таки пришёл, неприязнь и обида… символический поцелуй в щёчку, банальный спор по поводу её настойчивого желания самой заплатить за напитки — «Мы же теперь в Лондоне» — …всякая возможность оставаться естественными исчезла, растворилась в притворной естественности обоих. Дженни заговорила, всё ещё пристально глядя на стойку бара:
— Каждый день я думаю — что ты делаешь, чем занят? Хотя твёрдо знаю, какой ты изощрённый лгун и подонок.
— Ты же обещала, что мы…
— Просто я хочу тебе об этом сказать.
Он помолчал.
— А я сам иногда думаю — что же я делаю? Если это может служить утешением. — Дэн почувствовал её взгляд на своём лице, но сам на неё не взглянул. — Когда оба гораздо старше, становится очень трудно. За жизнь оба понадевали на себя столько брони, что теперь непонятно, как её снять. Так что «подонок» знает, что он теряет в тебе.
— Не пытайся позолотить пилюлю, Дэн.
— Если бы можно было её позолотить!
Дженни поставила кружку на столик, оперлась спиной о стену и скрестила на груди руки.
— Завтра я домой уезжаю. В Чешир.
— А твои знают?
— Я сделала вид, что ты повёл себя как настоящий джентльмен. Бог знает зачем. — Но тут она поморщилась, глядя в стол. — Ты заставляешь меня произносить все те реплики, которые я собиралась вырезать. — Потом: — Я хотела встретиться с тобой здесь только потому, что здесь мне стыдно плакать.
— Ты же знала, что я чувствовал. До отъезда.
Дженни опустила руки на колени, разгладила шов на рукаве.
— Но ты так и не узнал, что чувствовала я. В глубине души. — И вдруг спросила, понизив голос: — А если бы я написала про Тсанкави с самого начала? Всё было бы по-другому?
