— Ох, безнадёжный случай! Они стесняются.
Девушки отвернулись и двинулись на глубину. Отмель была довольно длинной. Мы с Энтони последовали за ними. Они зашли в воду по пояс и бросились вплавь; одна из них при этом вскрикнула. И вот они уже плывут прочь. Через несколько секунд мы с Энтони плыли рядом с ними. Девушки остановились, едва доставая дно пальцами ног: море вокруг светилось. Малейшее движение оставляло на воде зеленоватый мерцающий след. Мы встали в кружок, заговорили об этом феномене, пропуская меж пальцев светящуюся ласковую воду. Джейн протянула руки Энтони и мне, Нэлл последовала её примеру. Получилось смешно, совсем по-детски, вроде мы водить хоровод или сыграть в «каравай». Кажется, тихонько кружиться всех вместе заставила Нэлл. На такой глубине нельзя было двигаться иначе как очень медленно и плавно. Четыре головы, лишённые тел; касания под водой. Голая нога Джейн коснулась моей, но я знал — это случайность. Море светилось, и я видел, что Энтони улыбается мне.
Может, дело было в замечательных настенных росписях там, далеко за пляжем; может, просто в ощущении, что отпуск подходит к концу… нет, здесь было что-то более глубокое, какое-то мистическое единение, странно бесплотное, хоть наши тела и были обнажены. В моей жизни мне редко доводилось испытать религиозное чувство. Глубочайшее различие меж мной и Энтони — и двумя типами людей, к которым принадлежал каждый из нас, — заключается в том, что тогда я несколько мгновений чувствовал себя полно и безотчётно счастливым; он же, человек предположительно глубоко религиозный, воспринимал это всего лишь как несколько неловкую полуночную шутку. Я могу описать эту разницу и иначе: Энтони воспринимал меня как родственника жены, который ему приятен, а я его — как любимого брата. Это был миг непреходящий и в то же время мимолётный, миг предельной близости, столь же недолговечной, как и те крохотные организмы, что заставляли светиться воду вокруг нас.
Я много раз пытался так или иначе воспроизвести случившееся в своих работах… и мне всегда потом приходилось вычёркивать эти места. Потребовалось немало времени, чтобы я понял — даже атеист должен понимать, что есть святотатство. И утрата. Словно исчезнувшие с лица земли этруски, мы никогда уже не сможем быть столь же близки, как были тогда. Наверное, я уже тогда понимал это.
Бумеранг
Меня разбудила стюардесса: Лондон, скоро заходим на посадку. Я пошёл умыться и привести себя в порядок; ещё раз перевёл часы вперёд. Когда вернулся, у моего кресла стоял Барни.
— Дэн, меня Маргарет встречает. Может, мы подбросим тебя в город?
Мне очень хотелось отказаться, но это выглядело бы грубой неблагодарностью. Кроме того, в это время ночи мне не придётся приглашать их к себе — выпить чего-нибудь. Мы вместе покинули самолёт и вместе прошли паспортный контроль; потом вместе ждали, пока появятся наши чемоданы. Барни отправился в дальний конец зала за тележкой. Всё вокруг казалось нереальным, будто я всё ещё сплю и вижу дурной сон. Барни возвратился, широко ухмыляясь:
— То ли у тебя замечательная дочь, то ли у меня секретарша-телепат.
Я обернулся и посмотрел за таможенный барьер. Однако разглядеть вдалеке лицо дочери посреди смутной россыпи других лиц так и не смог. А Барни сказал:
— Она там с Маргарет. Так что, я думаю, у тебя теперь собственный транспорт есть.
За барьером приветственно поднялась рука, я махнул в ответ. Я же написал ей в телеграмме, чтобы не ждала и ложилась спать, и уж вовсе незачем было мчаться в Хитроу. Багаж уже начал совершать медленное круговое движение по транспортёру. Всё это камнем ложилось на душу… я не имею в виду багаж.
Жена Барни была по-прежнему непривлекательной малорослой женщиной, утомлённой и увядшей, несмотря на всегдашнюю улыбку и яркий макияж. Она старилась некрасиво; впрочем, я ведь и раньше находил её странно провинциальной рядом с искушённым горожанином Барни. Мне смутно помнился их дом в так никогда и не ставшем фешенебельным Масвелл-Хилл. У Каро был странный, какой-то испуганный вид: очевидно, из-за того, что не сообщила мне о новой работе сама. Она бросила было взгляд в сторону Барни, но я уже обнял её и прижал к себе. Потом взял за плечи и, слегка отстранив, сурово произнёс:
— Я, кажется, строго-настрого приказал…
— А я теперь сама себе хозяйка.
Я снова обнял её и тут услышал голос Барни:
— Нечего волноваться, Кэролайн. Я дал вам блестящую характеристику.
— Благодарю вас, мистер Диллон.
Некоторую неестественность её тона я принял за сарказм: она знала, что он сбежал из Америки раньше срока.
— Дэн, ты помнишь Маргарет?
— Ну разумеется.
Мы обменялись рукопожатиями и несколькими репликами о том, что вот Барни раньше времени вернулся домой, о том, как тесен мир… ни о чём. Вчетвером вышли из здания аэропорта, мы с Маргарет впереди. Я слышал, как Каро спросила Барни о каком-то его интервью, но не расслышал ответа. Когда они нас нагнали, Барни просил Каро не звонить ему на следующий день, если только «уж совсем не припечёт».
— И ради всего святого, не сообщайте никому, что я вернулся.
— Понятно.
Последовало ещё одно настойчивое предложение Барни пообедать как-нибудь вместе; мы проводили их до машины; потом я покатил тележку туда, где Каро припарковала свой «мини». Я внимательно разглядывал дочь, пока она отпирала машину: на ней было длинное пальто, которого я раньше не видел. И новое выражение лица. Она придерживала дверь, пока я укладывал вещи на заднее сиденье.
— Я знаю, почему ты вернулся. Мне мама вчера сказала.
— Она в Оксфорде?
— У Поросёныша свинка, довольно тяжёлая. Ей пришлось на пару дней вернуться в Комптон.
Поросёныш — домашнее прозвище её единоутробного брата, сына и наследника Эндрю. В этом семействе в большом ходу был домашний жаргон в стиле Нэнси Митфорд
[105]
. Я выпрямился и взглянул на дочь:
— Удивлена? — Она кивнула и потупилась. — Мне очень его жаль, Каро. Несмотря на все семейные передряги.
— Я понимаю, папочка.
Это её «папочка» часто произносилось как бы в лёгких кавычках; на этот раз они были особенно заметны.
Она обошла машину и открыла дверь со стороны водителя. Я, согнувшись, влез и уселся рядом.
— Когда-то мы с ним были очень близки.
Она не сводила глаз с ветрового стекла. Машина Диллонов, чуть впереди нас, двинулась прочь.
— Просто очень грустно, что понадобилось такое, чтобы вы снова были вместе.
— Дорогая моя, если ты явилась сюда сказать мне, что твоё поколение в нашем семействе считает поведение моего поколения кретинским…
