Через несколько минут мы отправились в больницу. Она надела пальто, а под пальто на ней была тёмно-красная блузка и юбка из твида: Электра
[183]
не желала облекаться в траур, как и сегодняшнее небо. Туман уступил место безоблачной синеве.
Всё прошло очень сдержанно, очень по-английски. Нас уже ждал врач, лечивший Энтони: он к этому времени покончил с формальностями, связанными с опознанием; были тут и какие-то шишки из больничного начальства, и дежурившая накануне медсестра; все согласились, что не было допущено никакого недосмотра, не было замечено никаких признаков… меня очень вежливо расспросили о настроении Энтони, об очевидном состоянии его психики; я утверждал, что — как и все — поражён и обескуражен происшедшим. Поговорили о расследовании, о похоронном бюро, куда лучше всего обратиться. Нам передали картонный ящик с вещами Энтони, его радиоприёмник и репродукцию Мантеньи.
Пока мы были в больнице, Джейн не выказала ни малейшего признака нервного напряжения, но, когда мы вышли и сели в машину, она сказала:
— Мне кажется, если бы здесь поблизости был аэропорт, я попросила бы тебя отвезти меня туда, посадить в самолёт и отправить на противоположный край света.
Она говорила сухо, тихим голосом, глядя через ветровое стекло на больничный двор. Но именно таких слов или чего-то в этом роде я ждал, хоть и напрасно, всю дорогу до больницы: ждал признания, что к вчерашней отчуждённости нет возврата. Какой-то человек в форме, стоя у машины «скорой помощи», болтал с темнокожей медсестрой; солнце сияло; сестра улыбалась, сверкали её прекрасные белые зубы.
— Всё это скоро кончится.
— Да. — Джейн включила зажигание, и мы поехали. — Думаю, они поверили нам на слово.
— Не сомневаюсь.
— Не понимаю, зачем тебе присутствовать на расследовании.
— Наверное, это входит в их правила. Да какая разница? Теперь у меня есть в Оксфорде друг.
— Ничего себе — друг.
— Я так рад, что нам удалось поговорить вчера вечером.
— Если только я не разбила слишком много иллюзий.
— Ничего ты не разбила. Может, только стеклянную перегородку.
Джейн улыбнулась:
— Ты вызываешь у меня ностальгию по Америке.
— Как это?
— Помню, когда я впервые вернулась сюда после войны… каким всё казалось закрытым. Запечатанным. Будто все изъяснялись шифром. — Она вздохнула. — И только я была en clair
[184]
.
— Хорошо знаю это чувство. — Я искоса взглянул на Джейн. — Кстати, об Америке…
— Отправила ему телеграмму. Первым делом.
— Он приедет?
— Просила не приезжать. Пока. — Помолчав, добавила: — Он же должен исследование закончить. И билеты такие дорогие. Было бы глупо.
Джейн остановила машину у небольшого ряда магазинчиков — купить какие-то мелочи, о которых она забыла сказать Жизель. Я заметил маленькое кафе напротив, предложил зайти — выпить по чашечке кофе: у меня была причина побыть с Джейн наедине несколько минут; как оказалось — у неё тоже. Я изложил свою, как только мы уселись и сделали заказ.
— Джейн, ты не хотела бы приехать пожить в Торнкуме? Это совсем рядом с Дартингтоном.
Она улыбнулась мне — довольно смущённо.
— Откровенно говоря, мы с Полом проезжали там прошлой весной. Каро показала ему на карте, где это находится. Непростительное любопытство, — пробормотала она себе под нос. — Прелестное место.
— Тогда ты не можешь отказаться. Серьёзно. Там я или нет — не имеет значения. Пара стариков, которых я взял присматривать за домом, всегда рады оказать моим гостям высшие почести.
— Бен и Фиби?
— Каро и это тебе сказала?
— Похоже на Филемона и Бавкиду
[185]
.
— Если бы Бен не напивался до потери сознания каждую субботу. Но это, пожалуй, единственная неприятность, если не считать того, как его жена обращается с зелёными овощами.
— Было бы неплохо.
— И привези с собой Пола.
— Ему бы там понравилось. Хотя я не могу обещать, что это будет так уж заметно.
— Ну, практики у меня было достаточно. Когда Каро было столько же, сколько сейчас Полу. До того, как она раскусила Нэлл.
— Я знаю — она теперь очень привязана к Торнкуму.
— Да она там почти и не бывает.
Принесли кофе. Джейн помешала ложечкой в чашке и взглянула мне прямо в глаза:
— У меня с Каро установились чуточку особые отношения, Дэн.
— Я знаю. И очень признателен.
— Я чувствую — было бы тактичнее с моей стороны сделать вид, что я ничего не знаю о Барни Диллоне.
— Глупости.
— Я почувствовала, что ты обиделся.
— Только потому, что ты не так уж против этой связи.
Она отвела взгляд, искала слова поточнее.
— Я думаю, Каро нужно освободиться от Нэлл. От Комптона. От всего этого. А с твоей помощью она этого сделать не сможет… не обидев мать.
— Я прекрасно это понимаю.
— Я хочу сказать — у детей вроде неё не очень-то много дорог, которыми можно уйти от себя — такого, какой ты есть, к тому, каким хочешь быть. Я понимаю, что ты должен чувствовать по поводу Барни, но дело тут, по правде говоря, совсем в другом. Думается, это урок жизни, испытание, через которое она должна пройти. Прости, пожалуйста: всё это мне надо было сказать тебе вчера, за обедом. — Она помолчала, потом продолжала более лёгким тоном: — А настоящий роман в последние два года у неё с одним-единственным человеком — с тобой. И это не плод моих досужих размышлений.
— Что делает меня ещё более виноватым.
— Этот её шаг — небольшой прорыв к свободе.
— Из огня да в полымя.
— Но ведь территория для манёвра у неё предельно мала. Её окружают взрослые, которых она должна понять, а для этого — отойти на какое-то расстояние: нужна перспектива. Да ещё она ужасно боится этих взрослых обидеть. К тому же ты не можешь сбрасывать со счётов Эндрю. Эту привязанность. Тут ситуация совершенно противоположна традиционной. Чем отрицательнее Каро реагировала на Нэлл, тем ближе ей становился Эндрю. Как примиритель. Как союзник.
