— Нет, сэр. Для вас хочу усладой быть.
Мистер Бартоломью молчит, и девушка вновь пытается его обнять, но теперь он отбрасывает ее руки.
— Оденься. И я скажу, как усладить меня.
— Я всей душою, сэр, — не отстает Фанни. — Так разъярю, что он восстанет, точно жезл, и уж на славу меня отдерете.
— У тебя нет души. Прикрой срам. Прочь!
Девушка одевается; мистер Бартоломью, отвернувшись, в глубокой задумчивости стоит у камина. Одевшись, девушка присаживается на скамейку и ждет; потом нарушает затянувшееся молчание:
— Я оделась, сэр.
Будто очнувшись, молодой джентльмен косится на нее, а затем вновь устремляет взгляд на огонь.
— Когда впервые ты согрешила?
Девушка не видит его лица, но, расслышав в голосе неожиданную нотку любопытства, медлит с ответом.
— В шестнадцать, сэр.
— В борделе?
— О нет. С хозяйским сыном, где была в служанках.
— В Лондоне?
— В Бристоле. Оттуда я родом.
— Он тебя обрюхатил?
— Нет, сэр. Его мамаша нас застукала.
— И дала расчет?
— Шваброй.
— Как оказалась в Лондоне?
— Голод пригнал.
— Ты сирота?
— К родителям дороги не было. Они Друзья.
— Что за друзья?
— Так прозывают квакеров
{165}
, сэр. Хозяева были той же веры.
Мистер Бартоломью расставляет ноги и закладывает руки за спину.
— Что дале?
— Еще до того, как нас накрыли, дружок мой подарил мне перстенек, который спер из мамашиной шкатулки. Я знала: покража откроется и во всем обвинят меня, ибо сынка никто не очернит. Кое-как сбыла перстенек, приехала в Лондон, нашла место. Думала, свезло. Ан нет — хозяин стал меня домогаться. Пришлось уступить, чтоб не лишиться места. Но жена его обо всем вызнала, и я опять оказалась на улице, где стала б нищенкой, потому как честной работы найти не могла. Чем-то не нравилась я хозяйкам, а нанимают-то они. — Помолчав, Фанни добавила: — Нужда заставила, сэр. Как многих из нас.
— Не всех нужда превращает в шлюху.
— Оно так, сэр.
— Стало быть, ты растленна и похотлива по своей природе?
— Наверное, сэр.
— Значит, родичи были вправе тебя отвергнуть, хоть ученье их ложно?
— По делам моим, сэр. Вышла я кругом виноватая. Хозяйка вопила, что я околдовала ее сынка. Неправда! Он вырвал у меня поцелуй, он украл перстенек, хоть я не просила, он же понудил и к остальному. Отец с матерью слышать ничего не желали — мол, я отринула духовный светоч, я им не дочь, а сатанинское отродье, не дай бог испакощу сестер.
— Что за духовный светоч?
— Христовый свет. Так они веруют, сэр.
— А ты с тех пор не веришь?
— Нет, сэр.
— Не веришь в Христа?
— Не верю, что встречу Его на этом свете, сэр. Да и на том тоже.
— Ты веруешь в тот свет?
— Верую, сэр.
— Который для подобных тебе наверняка будет адом?
— Надеюсь, нет, сэр.
— Сие несомненно, как то, что эти дрова станут золой.
Понурившись, Фанни молчит, и мистер Бартоломью бесстрастно продолжает:
— Как несомненен земной ад, что уготован заветревшейся публичной девке. Ты кончишь сводней иль каргой в богадельне. Ежели прежде дурная хворь не заявит на тебя права. Иль хочешь на склоне лет стать еще одной Клейборн, приумножив свои грехи? Так не спасешься. — Он ждет ответа, но девушка молчит. — Что онемела?
— Я переменюсь, сэр. И уж точно не стану миссис Клейборн.
— Ну да, ты будешь добродетельной женой, и верещащий выводок детишек уцепится за твою юбку.
— Неродиха я, сэр.
— Так ты и впрямь лакомый кусок, Фанни.
Девушка медленно поднимает голову и смотрит в глаза собеседнику; похоже, она больше озадачена, нежели возмущена, его глумлением и пытается прочесть в его лице то, чего не поняла в речах. Однако происходит нечто непостижимое — холодное лицо мистера Бартоломью вдруг озаряется простой человеческой улыбкой, в которой нет ни цинизма, ни издевки. Дальше еще чуднее — он подходит к Фанни и, склонившись, подносит ее руку к губам. После поцелуя он оставляет ее в своих ладонях и, чуть улыбаясь, вглядывается в девичье лицо. Сейчас, вопреки антуражу, бритоголовый мистер Бартоломью и размалеванная Фанни напоминают персонажей «галантного празднества» Ватто
{165}
. Затем молодой джентльмен выпускает ее руку и возвращается в свое кресло, оставив девушку в полном недоумении.
— Зачем сие, сэр?
— Ужель вам не ведомо, зачем мужчина целует женскую руку?
Смена обращения окончательно сбивает Фанни с толку. Понурившись, она качает головой.
— Ради того, что вскоре вы отдадите, ангел мой.
Фанни вскидывает растерянный взгляд:
— Что ж вам угодно?
— Мы приблизились к водам, что исцелят меня. Помните, я говорил об них? Завтра мы встретим тех, кто охраняет сии воды, в чьей власти осуществить мои заветные мечты. В знак уваженья я поднесу им дар. К деньгам и драгоценностям они равнодушны. Даром станете вы, Фанни. — Мистер Бартоломью разглядывает девушку. — Что скажете?
— Только одно, сэр: я связана с миссис Клейборн и поклялась вернуться.
— Узы с дьяволом не в счет.
— Может, оно и так, сэр. Но только с теми, кто ее бросает, она хуже дьявола. Иначе нельзя, а то все разбегутся.
— Не вы ль минуту назад сказали, что желаете перемениться?
— Не в худшую сторону, — чуть слышно отвечает Фанни.
— Вас известили, что вы должны всячески ублажать меня?
— Да, сэр. Но не других.
— Я купил вас на три недели, верно?
— Да, сэр.
— Стало быть, я могу вами пользоваться еще две недели. Так вот, я повелеваю своей недешевой покупке: завтра вы постараетесь ублажить тех, на встречу с кем мы лелеем надежду.
В неохотной покорности девушка склоняет голову.
— Попомните каждое мое слою, Фанни, — продолжает мистер Бартоломью. — Пусть их манеры и наружность вас не обманут. Хранители вод не знают нашего языка, они лишь недавно прибыли из дальних краев.
— Я маленько говорю по-французски, знаю пару-тройку голландских слов.
— Сие без надобности. С ними следует изъясняться как с Диком. — Мистер Бартоломью умолкает, разглядывая склоненную девичью голову. — Вы хорошо себя проявили, Фанни. Мое неудовольствие было нарочным, я испытывал вас для своей подлинной затеи. Слушайте же. На родине хранителей нет женщин, подобных вам. Вы талантливы в изображенье стыдливой девственности. Такой вы должны предстать завтра. Никакого грима и убранства, никаких столичных замашек, блудливых взглядов и прочих примет вашего истинного ремесла. Вы — застенчивая провинциалка, воспитанная в скромности и не познавшая мужчин. Излучаете благонравие, а не похоть и опытность, кои полчаса назад вы продемонстрировали мне, а ранее — тысяче других мужчин. Вам понятно?
