В: Не знал ли Джонс прозвища той шлюхи?
О: Ни клички, ни имени, сэр. Сказал лишь, что завсегдатаи окрестили ее Стыдливицей.
В: Отчего так?
О: Распаляя похотливый аппетит, всегда изображала целомудрие.
В: В строгом платье?
О: Видимо, так.
В: Джонс переговорил со служанкой?
О: Да, в тот же день. Но девица отмолчалась. Сказала только, что родом из Бристоля, да еще, мол, не терпится ей увидеть хозяйку.
В: Выходит, она была в курсе вашей мистификации?
О: Да, но говорить об ней не стала. Дескать, ей велено молчать. Чрезвычайно робка, отчитался Джонс: чуть слышно шепнет «да» иль «нет», а то и просто кивнет. Он уж сам засомневался и решил, что ошибся, — уж больно скромна. В общем, сэр, наши подозренья на время рассеялись.
В: С мистером Б. об том говорили?
О: Нет, сэр. Лишь на прощанье, об чем еще скажу.
В: С девицей он не секретничал?
О: Ни разу не подметил, сэр. Казалось, она его интересует не больше, чем сундук иль иная поклажа. Должен сказать, почти все время он ехал один и не раз просил извиненья за свою, как он выразился, угрюмую неучтивость отшельника, но просил понять, что мыслями он не здесь, а в будущем. Тогда я не придал этому значенья, сочтя его повеленье естественным для полного надежд влюбленного.
В: Таким манером он избегал докуки притворства?
О: Теперь и я так думаю.
В: В общем-то, говорить вам было не об чем?
О: Так, болтали кое об чем, ежели вдруг ехали рядом. В первый день такого и не припомню. Говорили об пейзаже, лошадях, дороге и подобном. Только не об нашей затее. Он расспрашивал меня об жизни и вроде как охотно слушал байки про моего деда и его покровителя, но, полагаю, скорее из учтивости, нежели подлинного интереса. Чем дальше мы отъезжали, тем больше он замыкался. К тому ж наш уговор запрещал мне допытываться. Я мало что выведал. Да, мистер Аскью, мой персонаж в «Опере нищего» потешался над сэром Робертом Уолполом, но, поверьте, актер на сцене и актер в жизни — два разных человека. Ей-же-ей, в тот первый день, минуя пустоши Бэгшота и Кэмберли, я вовсе не чувствовал себя Робином-Мошной, но чрезвычайно опасался встречи со своим прототипом, коей, благодаренье Богу, не случилось.
В: Пустое, Лейси, вы отвлеклись.
О: Осмелюсь возразить, сэр, не пустое. Я пересказываю нашу беседу, в коей похвально отозвался об принципе нынешнего правительства quieta non movere
{165}
, на что мистер Б. ответствовал неодобрительным взглядом. Я настоятельно просил его объявить свое мненье, и тогда он сказал, что сэр Роберт бесспорно хорош в управленье делами нации — ибо глупец не изловчится угождать одновременно помещикам и купцам, — однако упомянутый мною основополагающий принцип его руководства порочен. Откуда возьмется лучшая жизнь, ежели в нынешней ничего не менять? Не кажется ли мне, что божественная цель Создателя вполне ясна: мы подобны кораблю в безмерном океане времени, коему свобода передвиженья и выбора дарована вовсе не затем, чтоб вечно стоять на приколе там, где его спустили на воду. Вскоре миром будет править купеческий интерес, что уж заметен в государевых людях, чьей честности достанет на пару недель, а на месяц уже и не хватит; меркантильностью пропитаны все, от последнего лоточника до торговца-богача. Затем он печально улыбнулся и добавил: «Сказать такое отцу я не дерзну». «Отцы всегда стремятся взрастить сыновей по своему подобию», — ответил я, а он подхватил: «И до скончания века ничего не менять — увы, сие я знаю, Лейси. Сын, не склонивший голову перед родительским „Актом об корпорациях“
{165}
, проклят и не имеет права на существованье».
В: Об отце еще что-нибудь говорил?
О: Не упомню, сэр. Вот разве что на первой встрече сказал, что батюшка слишком суров, а в другой раз обругал его старым дураком, присовокупив, что братец ничем не лучше. Тогда же он поведал, что, в общем-то, равнодушен к политике, и привел мненье учителя математики Сондерсона
{165}
, у коего обучался в Кембридже: тот считал, что политика сродни облакам, застящим солнце, то бишь помеха истине.
В: С чем был согласен?
О: Так я понял. Помнится, еще он сказал, что можно б легко отказаться от трех четвертей сего мира — дескать, на его сужденье, для души в нем много лишнего. Однако больше говорил об ученом наставнике, кто, будучи слепым, силой ума одолел сей изъян, чем снискал любовь и уваженье своих подопечных.
В: Об вере и церкви высказывался?
О: Лишь однажды, сэр. Как-то раз на дороге, вернее, на обочине мы увидали вдребезги пьяного священника, над коим стоял слуга, дожидавшийся, когда его господин будет в силах оседлать коня. Мистер Б. выказал отвращенье — мол, нынче подобное слишком распространено, и посему нечего удивляться, что у подобных пастырей разбредается стадо. В дальнейшей беседе он объявил, что ненавидит лицемерье. «Господь, — сказал он, — недаром укутал свое таинство покровами, но Его посредники слишком часто их используют, чтоб закрыть глаза пастве, кою ведут к невежеству и пустым предрассудкам». Мол, он верует в спасенье души, однако на Страшном суде человеку зачтутся дела его, а не показное благочестье. Только ни одна официальная церковь сего не признает, ибо сие означало б ее отказ от земной власти и роли божественного наследника.
В: Слова вольнодумца. Вы их осудили?
О: Нет, сэр, я счел их благоразумными.
В: Благоразумно поносить официальную церковь?
О: Не церковь, но фарисеев, мистер Аскью. В нашем мире актеры не единственные лицедеи. Виноват, таков мой взгляд.
В: Он приведет вас к бунту, Лейси. Долой начальника, долой контору. Но хватит досужей болтовни. Где вы заночевали?
О: В Бейзингстоке, гостиница «Ангел». Поутру выехали в Андовер и далее в Эймсбери, где провели следующую ночь.
В: Похоже, вы не слишком торопились?
О: На второй день пуще замешкались, ибо мистер Бартоломью изъявил желанье осмотреть языческий храм в Стоунхендже. Пришлось ночевать в Эймсбери, хотя я думал, что поедем дальше.
В: Проволочка вас удивила?
О: Да, сэр.
В: Хорошо, прервемся. Мой помощник озаботится, чтоб вас покормили, а ровно в три продолжим.
О: Миссис Лейси ждет меня к обеду, сэр.
В: Не дождется.
О: Можно ее известить, что я задержан?
