Задумчивый племянник составляет разительный контраст тучному дядюшке, чья брыластая, густобровая, подвижная физиономия тотчас выдает в нем человека иного склада. Однако в отличие от компаньона, который задумчиво созерцает огонь, солидному дядюшке явно не по себе. В его взглядах исподтишка сквозит какое-то нетерпение. Наконец он опускает глаза к тарелке, но тотчас вскидывает голову, услышав голос племянника, который по-прежнему не отрывает взгляда от огня; похоже, трапеза, как и поездка, проходила в молчании.
— Я благодарен тебе за терпенье, Лейси. Меня будто нет.
— Так вы ж заранее уведомили, сэр. И щедро заплатили.
— Все равно. Для того, кто болтовней зарабатывает на хлеб насущный… Боюсь, из меня плохой партнер.
Чудной разговор для дяди и племянника. Мазнув по собеседнику лукавым взглядом исподлобья, пожилой достает табакерку.
— Случалось, за мою болтовню доставалось тухлой капустой. — Он берет понюшку. — А вознагражденья только на капусту и хватало.
Молодой джентльмен усмехается:
— Бьюсь об заклад, таких ролей еще не было?
— Спору нет, сэр. Такого не игрывал.
— Я признателен. Ты справился с ролью.
Толстяк отвешивает нарочито глубокий поклон:
— Я б еще лучше сыграл, ежели б… — Всплеснув руками, он осекается.
— Ежели б крепче верил драматургу?
— В его замысел, мистер Бартоломью. Не гневайтесь.
Молодой человек вновь смотрит в огонь.
— Так всякий может сказать. Об комедии жизни.
— Верно, сэр. — Кружевным платком Лейси подтирает нос. — Только у нашего ремесла свои законы. Желательно знать, что будет дальше. На сем зиждется наше искусство. Иначе исполненье теряет половину мощи.
— По тебе не скажешь.
Ухмыльнувшись, комедиант защелкивает табакерку. Молодой джентльмен задумчиво проходит к окну и открывает скрипучий ставень. Выглядывает наружу, будто надеясь увидеть кого-то на рыночной площади. Но там пусто и темно. Кое-где в окнах соседних домов мерцает пламя свечи. На западе небо еще чуть подсвечено испустившим дух солнцем, низкие звезды возвещают, что разъяснело и на востоке. Закрыв ставень, молодой человек поворачивается к актеру:
— Завтра поедем той же дорогой. Через час расстанемся.
Понурившись, вскидывает бровь и нехотя кивает, точно шахматист, вынужденный признать мастерство соперника.
— Позвольте хотя бы надеяться на встречу с вами в более благоприятных обстоятельствах.
— Если будет угодно судьбе.
Актер одаривает компаньона пристальным взглядом:
— Полноте, сэр. Все ладно… Давеча не вы ль потешались над суеверием? А теперь словно боитесь озлить фортуну.
— Игра с ней не суеверие, Лейси.
— Пожалуй, ежели только раз метнуть кости. Но у вас-то в запасе еще бросок.
— Дважды Рубикон не переходят.
— Однако юная леди…
— Теперь… иль никогда.
Лейси помолчал.
— При всем почтенье, любезный сэр, вы слишком трагично смотрите на вещи. Вы ж не Ромео, приговоренный к колесованию судьбой
{165}
. Шекспир горазд на этакие выдумки, ему лишь бы поэффектней. — Не дождавшись ответа, актер продолжает: — Ладно, пусть ваша затея снова не удастся. Пробуйте еще раз, как надлежит истинному влюбленному. Не зря ж говорят: попытка не пытка.
Молодой джентльмен садится в кресло и долго смотрит на огонь.
— Что, ежели в этой пьесе нет ни Ромео, ни Джульетты? И финал ее скрыт в кромешной тьме? — Он поднимает голову, взгляд его тверд и прям. — Что тогда, Лейси?
— Бог с ними, с пьесами, сэр. Когда вы так говорите, я сам будто в кромешной тьме.
Вновь повисает молчание.
— Позволь предложить тебе чудную задачку, — наконец говорит молодой джентльмен. — Давеча ты сказал — мол, желательно знать, что будет дальше. Вообрази: к тебе, именно к тебе, явился человек, кто уверяет, будто проник в тайны будущего — не загробного, а нашего земного мира. Ему удалось тебя убедить, что он не балаганный шарлатан, но ученый, посредством математики, астрологии и всяческих тайных знаний сделавший подлинное открытие. Далее он рассказывает об том, что произойдет завтра, в нынешнем месяце, на будущий год, через сто и тысячу лет. Выкладывает всю историю. Как ты поступишь: станешь бегать по улицам, всех оповещая, иль затаишься?
— Сперва выясню, не рехнулся ль я.
— Твои сомненья развеяны неопровержимым доказательством.
— Тогда упрежу своих близких. Чтоб избегли возможных бед.
— Чудесно. Но представь, что пророк сулит сплошь пожары и чуму, смуты, бесконечные несчастья. Как тогда? Поступишь так же?
— Что-то я в толк не возьму, сэр. Откуда ему знать?
— Не фордыбачь. Мы всего лишь фантазируем. Допустим, он сумел тебя убедить.
— Шибко мудрёно для меня, мистер Бартоломью. Ежели судьба, чтоб завтра мой дом спалила молния, тут уж никуда не денешься. Но коли суждено загодя об том узнать, вполне могу переждать в сторонке.
— А ежели молния поразит, где бы ты ни был? Хоть беги, хоть сиди дома? Кроме того, предсказатель может и не знать, как именно ты умрешь иль когда на человечество обрушится та или иная напасть. Он просто знает, что рано иль поздно многие от нее пострадают. Вот что я хочу спросить, Лейси: если б пророк заранее уведомил тебя об цели своего визита, дав время подумать и обуздать естественное любопытство, не благоразумней ли уклониться от встречи с ним?
— Пожалуй. Может статься.
— И не лучше ль ему, буде он любого сорта христианин, оставить при себе свои тайны, пусть даже его оракульская наука предсказала, что в один прекрасный день сей жестокий растленный мир обретет изобилье и нерушимый покой? Ибо кто станет утруждаться добродетелью и благочестьем, ежели всем без разбору уготован рай?
— Я уловил вашу мысль, сэр. Только не разумею, почему об том вы заговорили именно сейчас.
— Вот почему: предположим, ты, Лейси, тот самый пророк, кому открылись предписанные нам беды. Не лучше ль стать единственной жертвой сего знанья? Может быть, ценой молчанья — нет, собственной жизни! — удастся смягчить праведный гнев Небес на богохульника, взломавшего печати времени?
— Ответить затруднительно… Вы касаетесь предметов… Негоже посягать на то, что подвластно одному Создателю нашему.
Глядя в огонь, молодой джентльмен согласно кивает:
— Я лишь фантазирую. Никакого богохульства.
Он умолкает, будто жалея, что затронул сию тему вообще. Но актер не удовлетворен исходом беседы: уложив руки за спину, он медленно вышагивает к заставленному окну. Потом крепче стискивает пальцы и адресуется к лысому силуэту, маячащему на фоне камина:
