В: Втроем?
О: Да.
В: Джонсу ты сказала, что Дик остался возле лошадей.
О: Сейчас говорю, как было взаправду. Остановившись перед большим плоским камнем, его сиятельство сказал: «Заберись и стань на колени». Тут уж силы меня оставили вовсе, ибо я решила, что затевается какое-то большое зло, черное чародейство. Такой мороз прошиб, что я вся заледенела и приготовилась к смерти. До того перепугалась, что ни шевельнуться, ни слова молвить. А его сиятельство опять: «На колени, Фанни». Тут я маленько оклемалась и говорю, мол, чего-то грешное вы удумали, милорд, на такое я не нанималась. А он снова — мол, давай на колени, не тебе рассуждать об грехе. Я все артачилась, и тогда с двух сторон меня подхватили под руки, взгромоздили на камень и принудили встать на колени. На шершавом камне стоять было колко и больно.
В: Джонсу ты говорила, что тебя уложили.
О: Нет, лишь поставили на колени. Рядом с камнем его сиятельство и Дик тоже преклонили колена.
В: Чего-чего?
О: Того.
В: И молитвенно сложили руки?
О: Нет, но опустили головы.
В: Не снимая шляп?
О: Его сиятельство остался в шляпе, Дик же всегда ходил простоволосый.
В: В какую сторону вы смотрели?
О: Пожалуй, что на север. Ехали вроде как на запад, а вход был по правую руку.
В: Дальше.
О: Про себя я молилась, обещая больше никогда не распутничать, ежели Господь смилуется и оставит меня в живых. Я решила, что угодила в руки дьявола, какого в жизнь не встречала, кто без всяких колебаний надругается над моей душой и моим телом…
В: Да-да, я представляю. Долго вы так стояли?
О: Не знаю, минут пять иль больше. Потом в небе раздался громкий шорох — будто крыльев иль ветра. Обмерла я и взглянула вверх, однако ничего не увидела, да и ночь стояла тихая, безветренная.
В: Спутники твои тоже подняли головы?
О: Было не до того, чтоб примечать.
В: Долго ль длился тот шорох?
О: Мгновенья. До десяти не сочтешь.
В: Он нарастал?
О: Нет, прям обрушился с небес.
В: Будто стая птиц пролетела?
О: Да нет же, звук шел с вышины.
В: Не путаешь?
О: Господь свидетель.
В: Что потом?
О: Вдруг все смолкло, пала тишина, и в воздухе разлился аромат свежескошенной травы и полевых цветов, столь же сладкий, сколь странный для того холодного бесплодного места. Потом вдруг сверху пролился ослепительный свет, несравнимо ярче всякого рукотворного, — точно солнце вспыхнуло. Чтоб совсем не ослепнуть, я пригнула голову, но шагах в пятнадцати заметила юношу и старика, разглядывавших нас.
В: Не верю и предупреждаю: не надо угощать меня сказкой.
О: Я говорю правду.
В: Ты нарочно сие придумала, чтоб сбить с толку. Ручаюсь, байку состряпал твой муженек-пророк.
О: Нет, ему я ничего не рассказывала.
В: Как бы то ни было, ты врешь.
О: Говорю ж, от нас они были чуть дальше, чем вон та стена. Правда, толком не разглядеть — яркий свет слепил.
В: Как они стояли?
О: Никак, стояли себе и смотрели. Юноша чуть впереди, старик за ним. Молодой поднял палец, словно указывая на свет, но смотрел, по-моему, на меня.
В: С каким выраженьем?
О: Не ведаю, ибо свет погас, прежде чем я обвыклась.
В: А что старик?
О: Кроме седой бороды, ничего не разглядела.
В: Как они были одеты?
О: Про старика не скажу, а молодой был в фартуке, словно каменщик иль плотник.
В: Намекаешь, то был призрак язычника, строившего храм?
О: Одежа нынешнего ремесленника, какую носят муж мой и отец.
В: Может, ты видела нарисованные фигуры?
О: Нет, они были живые. Не греза, не виденье.
В: Не исполины?
О: Да нет, в человеческий рост.
В: Сколько ж сие длилось?
О: Очень коротко. Свет тот вернее уподобить вспышке молнии. Миг, чтоб разглядеть, — и все.
В: Миг, ты ослеплена — и все ж столь уверена?
О: Да.
В: Может, камни приняла за людей?
О: Нет.
В: Не было грома иль гласа Вельзевула?
О: Ничего такого. Лишь пахнуло теплым ветром, напоенным сладостью летних лугов, приятной обонянью, а еще больше душе. Все исчезло, но аромат остался. Он развеял мой страх, утешил и умиротворил. Благоуханье меня окутало, будто давешнее сиянье, и я уж ничего не боялась, но лишь печалилась, что свет так скоро погас, не дав собою насладиться, но породив во мне надежду. Теперь я знала, что худого мне никто не желает. Ты понимаешь?
В: Лишь одно: верить тебе нельзя.
О: Позволь досказать, и ты поверишь, обещаю.
В: Угу, когда рак на горе свистнет. Изволь-ка носом да в собственную пакость! Откуда, говоришь, излился свет?
О: С небес.
В: И все озарил? Точно светило, превратив ночь в день?
О: Нет, вокруг была темень.
В: Не имелось ли свечей в том парящем паникадиле?
О: Нет, оно было круглым и ярким, как летнее солнце.
В: И висело над кромлехом?
О: Да.
В: Недвижимо?
О: Да.
В: Насколько высоко?
О: Не знаю.
В: Ну, как солнце, луна?
О: Нет, не выше облаков. Ну вот как купол Святого Павла.
В: Сотня шагов в вышину?
О: Говорю, не знаю.
В: Ну и как же, по-твоему, его там подвесили?
О: Не постигаю. Может, держала огромная птица?
В: Либо отъявленный врун. Ты сказала, что перед тем слышала нечто, похожее на шорох крыльев иль ветра. Но ведь их шум-то разный.
О: Я не умею описать. Скорее, шелест крыльев.
В: Иль свист кнута над спиною? Услышишь и его, как поймаю на вранье. Мастеровой, указующий перстом, и старик что-нибудь держали в руках?
