О: Аромат вечной жизни.
В: Голуба, вопрос не об твоей вере и упованьях! Я спрашиваю об другом. Ты говоришь, мол, и сейчас слышишь тот запах. Превосходно. Так перестань молоть вздор!
О: Боле всего он сродни запаху цветков, какими в июне покрыты живые изгороди. В детстве мы называли их «девичьей розой». Коль свадьба приходилась на тот срок, всякая невеста украшала ими свой букет. Распустившись, белые с золотистой сердцевиной цветки источали нежнейший запах, но жили всего день-другой.
В: Шиповник, что ль?
О: Роза та слабенькая, без подпорки никнет, и аромат ее тише, чем у садовых сестриц. Но запах в пещере был именно тот, лишь крепче, будто сгущенный… Знаешь, сие равносильно тому, чтоб по наружности судить об душе.
В: А что с большим костром, об чем ты сказывала Джонсу?
О: Костра не было, только давний темный след, как перед входом.
В: Может, все-таки костер еще тлел?
О: Погас. Ни искорки, ни уголька.
В: Верно ль? Паленым не тянуло?
О: Верно. Не тянуло.
В: С близи не разглядела ль источник того яркого света?
О: Нет, он словно был укрыт матовым стеклом иль плотным непрозрачным муслином. Но светил стократ ярче всякой лампы и канделябра.
В: Какого размеру?
О: С фут.
В: Не боле?
О: Нет, но ярче солнца, прямиком не взглянешь.
В: Далеко ль от тебя?
О: Совсем близко. Вон как до той стены.
В: Ты утверждаешь, что сия штуковина перебралась из кромлеха в пещеру? Что она, точно птица, поднялась в небеса?
О: И еще выше.
В: Хоть не имела колес, крыльев иль конной тяги?
О: Дослушай, мистер Аскью. Знаю, тебе угодно, чтоб я оказалась дурой, ополоумевшей от наваждений. Чтоб Божьему дыханью присобачила колеса иль крылья. Я не корю тебя. Понятное дело — я простая баба, не большого ума, не шибко грамотная. Но то был не сон и не виденье, а нечто, подобное чудесам в балагане. Пусть те чудеса обман и фокус, но ведь зримы.
В: Ладно. Как вели себя его сиятельство? Не подметила в них тревоги иль страха перед тем жутким чудом?
О: Он застыл в ожиданье, вновь обнажив голову.
В: Словно вы предстали перед знатной особой?
О: Да.
В: Что Дик? Он-то выказал страх?
О: Скорее, благоговенье. Стоял, потупив взор.
В: Так-с.
О: Его сиятельство выставил шпагу, уперев острие в землю и сложив руки на эфесе, — будто древний рыцарь перед монархом. Потом куколка исторгла вздох и стала плавно спускаться, точно пушинка. Когда брюхо ее почти коснулось земли, из него выскочили четыре тонкие лапки с огромными когтями. Куколка на них утвердилась, и тотчас на боку ее распахнулась дверца.
В: Что? Дверца?
О: Пока куколка снижалась, дверка была неприметна, но по приземленье открылась прямо в середке, и из нее сама собой выпала лесенка, вроде каретной. В три-четыре серебристые решетчатые ступеньки.
В: Что увидала внутри?
О: Не требуху, но стенку, точно из драгоценных каменьев — топазов, изумрудов, рубинов, сапфиров, кораллов, перидотов и бог знает чего еще. Будто сзади подсвеченная, она неярко сияла как сквозь воду. Что-то вроде церковного витража, только сложенного из крохотных стеклышек.
В: Давай-ка проясним: то была не живая тварь, но некая машина, механизм, так?
О: Да. Благоуханье стало еще сильнее. Его сиятельство склонил голову, как бы призывая хранителей вод.
В: Погоди, лапы-то откуда вылезли?
О: Говорю ж, из черных дыр на брюхе. Тонюсенькие! Казалось, сейчас подломятся, ан нет!
В: Какой толщины? Ляжки, икры у них имелись?
О: Нет, ровненькие по всей длине, толщиной с цеп. Ну прям паучьи лапки.
В: Валяй дальше.
О: В проеме появилась серебристая дама с букетиком белоснежных цветов. Улыбнувшись, она проворно сошла по ступенькам и оборотилась к дверке, где возникла еще одна дама в таком же наряде. Та была постарше, с проседью, однако вполне осанистая и крепкая. Она тоже нам улыбнулась, но уже эдак царственно.
В: Каких лет?
О: Сорока, не больше. Еще в соку…
В: Ну? Чего опять засбоила?
О: Сейчас ты снова не поверишь, а я говорю правду, Христом Богом клянусь.
В: Да, но передо мной-то не Христос.
О: Тогда верь Его ничтожному слуге. Едва вторая дама сошла по серебряным ступенькам, как в дверном проеме возникла третья дама, еще старше, седая и усохшая. Оглядела нас и медленно спустилась по лесенке. Все трое смотрели ласково, но чудо-то в том, что они, явно бабушка, мать и дочь, были схожи как капли воды — одно и то же лицо в разные поры жизни.
В: Как были одеты две последние дамы?
О: У всех один чудной наряд — порты и рубаха. Скажешь, старухе не пристало в этаком щеголять, но они не дурачились — такая одежда была им привычна и удобна.
В: Какие-нибудь драгоценности, украшенья?
О: Никаких. Лишь букетики: старуха держала темно-пурпурные, почти черные цветы, внучка — белоснежные, матушка — кроваво-красные. Разные летами, во всем прочем они были неотличимы, как горошины в стручке.
В: Жабы, зайцы иль черные кошки их не сопровождали? Снаружи вороны не каркали?
О: Нет, нет и нет. Помела и котлов тоже не было. Ой, гляди! Сам не знаешь, над кем потешаешься!
В: Я лишь добавил мазки твоему полотну с летающей куколкой на паучьих лапах и тетками в наряде пугала.
О: Ну так сейчас еще крепче тебя огорошу. Бабка и внучка, стоявшие по бокам матери, плотнее к ней придвинулись и, уж не знаю, каким чудом, то ли с нею слились, то ли в ней растворились. Вошли в нее, точно призрак в стену. Только что было три дамы, и нате вам — одна. А в букете не одни красные цветы, но еще темно-пурпурные и белоснежные, словно в подтвержденье того, во что не хотели верить глаза.
В: Голуба, такую байку не проглотит даже самый доверчивый олух.
О: Ну вот тебе и роль. В байках моих ничего, кроме правды, закадычной подруги твоего неверья. Прошу, не злись. Ты законник и должен вникнуть в слова мои. Я ж говорю как на духу. Гляди, чтоб дров не наломать, пользы оттого не будет никому.
