В: Мы еще поглядим. Давай замешивай.
О: Дама-матушка протянула руки к его сиятельству, призывая подняться с колен. Тот встал, и они обнялись, будто мать и сын, встретившиеся после долгой-долгой разлуки. Потом дама заговорила на неведомом наречье, голос ее был низок и приятен, а его сиятельство ей отвечал.
В: Попридержи-ка! Что за наречье?
О: Прежде такого не слыхивала.
В: А какие слыхивала?
О: Голландское и немецкое, еще французское. Случалось, испанское и итальянское.
В: Ничего похожего?
О: Ни капли.
В: Его сиятельство легко изъяснялись на том наречье?
О: Вполне. Но только сам переменился.
В: В чем?
О: Весь светился почтеньем и сердечной признательностью. Говорю ж, точно сын, после долгого отсутствия вернувшийся к матери. Да, вот еще странность: когда дама к нему приблизилась, шпагу и пояс с ножнами он отбросил, словно ненужный хлам, — как тот, кто после опасных странствий воротился под благодатный отчий кров.
В: Давай-ка уточним: шпагу он отбросил иль аккуратно отложил?
О: Вместе с поясом и ножнами отшвырнул футов на десять, будто сослуживший службу наряд, какой больше никогда не наденет.
В: Вот еще что: они поздоровались и заговорили как давние знакомцы?
О: Вроде бы, поскольку его сиятельство не выказал особого удивленья. Потом он представил нас: сперва Дика, еще стоявшего на коленях. Дама протянула ему руку, и Дик, порывисто ее схватив, прижался к ней губами. Затем он поднялся с колен, и тогда настал мой черед. Его сиятельство что-то сказал на неведомом наречье, и я, хоть ни слова не поняла, ясно расслышала имя, коим меня крестили: Ребекка. Не ведаю, как он его узнал, ибо прежде называл меня только Фанни.
В: Ты не открывала имени ни ему, ни Дику, ни кому другому?
О: Даже в борделе его знала только Клейборн.
В: Стало быть, она и сообщила. Погоняй.
О: Дама улыбнулась мне, словно давней подруге, с кем наконец-то встретилась. Затем вдруг пригнулась, взяла меня за руки и подняла с колен. Мы стояли друг перед другом, и она, не выпуская моих рук, вглядывалась в мое лицо, будто желая узнать, сильно ли я изменилась. Потом, словно в знак приязни, отдала мне свой трехцветный букетик, а взамен сняла мой венок, но лишь повертела его в руках и вновь водрузила на мою голову. Затем по-старинному поцеловала меня в губы — мол, добро пожаловать. Я растерялась, но все ж сообразила поблагодарить книксеном и улыбкой, а дама ласково смотрела на меня, будто родная мать иль добрая тетушка, кто сто лет меня знает.
В: Ничего не промолвила?
О: Ни словечка.
В: Была ль в ней грация, свойственная леди?
О: Как и дочь ее, она держалась очень просто, словно ей неведомы и безразличны светские манеры.
В: Хоть сама высокого сословья?
О: Весьма высокого.
В: Что скажешь об цветах?
О: Одного сорта, но разных колеров, они смахивали на те, что растут в Чеддерских скалах. В Бристоль их привозят в середине лета, мы называли их «июньские гвоздики». Но те, что в букете, были крупнее и душистее, хоть пора их еще не пришла.
В: Прежде таких не видела?
О: Нет, никогда. Однако надеюсь вновь увидеть и вдохнуть их аромат.
В: Что значит — вновь?
О: Узнаешь. Потом дама за руку подвела меня к куколке. Оробев, через плечо я глянула на его сиятельство — мол, как быть-то? Он приложил палец к губам и кивнул на даму — дескать, молчи и во всем ее слушайся. Похоже, дама все поняла, ибо сложила ладони и приветливо улыбнулась — мол, не надо бояться. И тогда следом за ней по серебристым ступенькам я покорно взошла в карету… гостиную… Не знаю, как сие назвать, ибо очутилась я в диковинной палате, выложенной сверкающими каменьями.
В: Его сиятельство и Дик тоже вошли?
О: Да.
В: Но вниманье уделяли тебе?
О: Да.
В: Не странно ль такое обращенье со шлюхой?
О: Я-то при чем? И так напрочь ошалела.
В: Давай-ка подробнее об той палате. Опиши самоцветы.
О: Всевозможных оттенков, яркие и тусклые, гладкие и граненые, они сплошь укрывали стены и часть потолка. На многих имелись знаки, магические иль тайные, однако я их не понимала. Кое-где рядом с камнем были часики, вроде карманных, но, видно, не заведенные, потому как стрелки их замерли.
В: Циферблаты размеченные?
О: Да, только не нашей цифирью.
В: Велика ль та палата?
О: В ширину и высоту футов десять — двенадцать, в длину поболе — около двадцати.
В: Чем она освещалась?
О: Две потолочные панели сочились светом, но не столь ярким, как наружное око.
В: Что за панели?
О: Из матового стекла, за ними скрывался источник света.
В: Драпировки, мебель?
О: Когда вошли, было пусто. Дама коснулась одного самоцвета, и входная дверь тотчас затворилась, а серебристые ступеньки сами собою сложились. Потом она тронула другой камень, и от стен отделились скамьи. Наверное, сработала потайная пружина, как в шкапу с секретом. Дама пригласила садиться; его сиятельство с Диком расположились подле одной стены, я — супротив, на скамье, обтянутой белой шагренью, но мягкой, словно перина. Потом дама нажала третий камень, и в глубине залы открылся буфет, в коем, точно в аптекарской лавке, рядами стояли непрозрачные флаконы и пузырьки с жидкостями, порошками и бог знает чем еще. Дама взяла одну склянку, где плескалось нечто золотистое, как мадера, и наполнила три стаканчика из неграненого хрусталя, кои подала нам, будто служанка. Стаканчик тончайшего стекла казался невесомым, но пить неведомое зелье я опасалась, хоть и видела, что его сиятельство и Дик бесстрашно его заглотнули. Дама подошла ко мне и, улыбнувшись, пригубила мой стаканчик — мол, бояться нечего. Ну тогда и я выпила. В пересохшем горле помягчело от напитка, имевшего вкус не вина, а скорее свежего абрикосового иль грушевого сока, только еще слаще и нежнее.
В: Спиртуозностью не отдавало? Бренди, джином?
О: Нет, лишь выжатым соком.
В: Едем дальше.
О: Едем. Подсев ко мне, дама нажала бирюзовый камень над моей головой. В зале вдруг стало темно, лишь чуть-чуть свету проникало сквозь маленькие окошки, кои сперва я приняла за куколкины глаза. Забыла сказать, что изнутри они уж не казались зелеными, но были совершенно прозрачны, без единого пузырька иль изъяна. Я бы опять до смерти перепугалась, но в темноте одна рука дамы обхватила меня за плечи, а другая отыскала мою ладонь и утешительно ее сжала, будто заверяя, что никто не причинит мне зла. Дама обняла меня, словно свое неразумное заполошное дитя.
