Он улыбается, глядя в ее темные глаза, и кивает.
— Вовсе не смешно.
Он отрицательно качает головой.
— Он заставил меня раздвинуть ноги… я все-таки сопротивлялась… немножко, но он был очень сильный и очень возбужден. — Она закрывает глаза. — Я до сих пор это чувствую. — Она снова умолкает. Потом поднимает веки и пристально смотрит — глаза в глаза. Ее ноги перекрещиваются, замыкая его в кольцо. — Это было отвратительно: чистейшее биологическое доминирование! Мой нежный, наивный ум не мог с этим примириться. Мне ведь едва исполнилось одиннадцать! Мне было ненавистно это зверское, отвратительное насилие. С первого до последнего момента. Я решила, что никогда его не прощу. И всех особей его пола. Что с этого момента и навсегда, на всю мою жизнь, я объявляю войну, войну до победного конца, всему, что относится к мужскому полу. Буду изводить и мучить любого мужчину, кто попадется мне на пути. Я даже могу позволить им думать, что их ласки доставляют мне наслаждение, что мне приятны их поцелуи, их ласкающие руки. Но в глубине души, даже после дефлорации, я всегда оставалась девственницей — девственницей навеки. — Она одаряет его серьезным, даже торжественным взглядом. — Пусть ни одна душа никогда ни за что не узнает об этом. Я запрещаю вам кому-нибудь об этом говорить.
Он мотает головой: никогда.
— Один раз я уже кое-кому про это рассказала. Как последняя идиотка.
Он всем своим видом демонстрирует удивление.
— И конечно, он растрепал об этом на весь мир, при первой же возможности. И с типично женофобских позиций. А ведь это с полной очевидностью был лично мой сюжет. Я могу быть всем, чем угодно, но никак уж не парой дурочек-нимф в придумке какого-то поэта-лягушатника
[42]
. Да еще в день отдыха. — Она прерывает себя: — И пожалуйста, пусть присутствующие возьмут это себе на заметку. А если вы интересуетесь, почему он сделал двоих из меня одной, могу вам сообщить, что он был пьян вдребезину. Как всегда. Его звали Верлен.
Он энергично трясет головой.
— Или как-то еще. Один из этих
[43]
.
Он пытается губами изобразить правильное имя
[44]
. Она внимательно за ним наблюдает.
— У вас руки болят?
[45]
Ну, надо было хорошенько подумать, прежде чем разрешить вашей смехотворной докторице использовать ту позу. Вы такой же, как все порнографы. Как только речь заходит об удовольствиях его сиятельства, реальность выбрасывается в окно. — Она пристально смотрит на его губы, потом снова вглядывается ему в глаза. — Ну, чесслово, я начинаю думать, что, когда вы молчите, вы еще отвратительней, чем когда разговариваете. Теперь уже можете говорить. Если уж вы так настаиваете на этом. — Однако, прежде чем он успевает раскрыть рот, она продолжает: — И только в том случае, если вы не считаете, что плотский аспект нашей беседы хоть как-то влияет на мое истинное мнение о вас. Или на мое метафорическое отвращение ко всему тому, что отстаиваете вы и все особи вашего пола, вместе взятые. И не думайте, что я не разглядела кричаще явных маневров, какие вы предпринимали, чтобы заставить меня оказаться в этом положении. — Кольцо ее ног сжимается несколько плотнее, и она спускается чуть ниже. — Все это никакого удовольствия мне не доставляет. Думаю, и вам тоже. Уверена, вы предпочли бы скорее устроить тягуче-нудную дискуссию о параметрах современных нарративных структур.
— Сжалься же наконец! Руки меня и в самом деле скоро совсем доканают!
— Можете опуститься на локти. Не более того.
Он опускается, и лицо его оказывается прямо над ее лицом.
— Очень хочется тебя поцеловать.
— Ну, с этим можно и подождать. Я еще не закончила историю о том, что случилось на той горе. Только я забыла, на чем остановилась.
— На дефлорации. Осуществленной фавном после полудня.
— Они совсем не такие, как обыкновенные мужчины. Они тетрорхидны
[46]
, если хотите знать. И могут повторять это снова и снова. Так он и делал.
— И всегда одинаково?
— Конечно нет! Мы прошли весь алфавит от начала и до конца.
— Но ты же только что сказала, что алфавит еще не был…
— Ну, если бы уже был изобретен.
— Двадцать шесть раз?!
— Очнитесь! Мы же в Греции.
— Двадцать четыре?
— Плюс еще несколько дифтонгов.
— Ну, этих я как-то не усматриваю. В данном контексте.
— Куда вам! Дело вот в чем. При всем моем возмущении, гневе и всем прочем, я должна была признать, что он великолепный любовник. С великолепным воображением. Фактически полная противоположность вам.
— Это несправедливо!
— Как вы можете судить? Каждый раз я думала — ну это последний. И каждый раз он умел как-то по-новому возбудить во мне желание. Он заставил меня желать стать похожей на него. Как дикое животное. Это длилось часами… часами и часами. Я совершенно утратила чувство времени. Где-то, начиная от сигмы
[47]
, я уже практически ничего не могла, так устала. Но не возражала. Даже была бы счастлива снова начать все с альфы. С ним.
Она умолкает.
— И это все?
— Вы и не слушали вовсе.
— Слушал.
— Вы бы не спросили: «И это все?» — таким явно насмешливым тоном, если бы слушали. Вы бы прощения просили за то, что хоть когда-нибудь осмелились предположить, что ваше собственное ничтожное воображение может идти хоть в какое-то сравнение с таким событием реальной жизни, как это.
Он проводит пальцем по абрису ее губ.
— Ну и феноменальной же девственницей ты, видно, была в свои одиннадцать лет!
— Ну, я же не все свое оливковое масло истратила. Если это вас так интересует.
