Глава седьмая,
в которой Базиль Тихонович вмешивается в военные действия
В субботу ко мне во дворе подошли представители Яшинезии и Феликсании и официально потребовали отдать им территорию между обеденным столом и прихожей. По их уверениям, Васьляндия владела этой территорией незаконно.
Феликсанию представлял, разумеется, Феликс. Эта страна лежала между стенами нашей маленькой комнаты.
От лица Яшинезии, раскинувшейся на кухне, выступал Яша.
Я был президентом великой Васьляндии, которая распростерлась по всей большой комнате.
— Сударь, мы больше не можем терпеть такую несправедливость! — сурово заявил премьер-министр Феликсании. — У вас двадцать метров квадратной площади. У нас всего шестнадцать, на два государства.
Яша — председатель совета министров Яшинезии кивнул, подтверждая слова своего союзника.
Я и сам знал, что это несправедливо. Поэтому мне не хотелось быть Васьляндией. Но ребята убедили меня, сказав, что Васьляндией могу быть только я, потому что у меня самая большая армия бумажных солдатиков. И если Васьляндией будет кто-то из них, то война просто не получится. Поэтому я вздохнул и спросил, чтобы еще усугубить конфликт:
— А вам завидно?
— Да, — сказал Феликс, становясь еще более суровым. — Поэтому извольте принять ультиматум: или вы делитесь территорией, или война. Ждем ответа в воскресенье до двенадцати часов.
Яша кивнул, присоединяясь к союзнику.
Я сказал, что подумаю над их наглыми претензиями и в двенадцать часов дам ответ. После этого мы вернулись в свое прежнее состояние, то есть снова стали закадычными друзьями, и весело помчались в кино.
Утром я спросил бабушку, когда она терла мылом мои уши и шею, не доверяя мне самому:
— Бабушка, ты, наверное, очень любишь, когда в нашей квартире звенят жизнерадостные детские голоса, и тебе, наверно, ужас как этого недостает, правда?
— Значит, сегодня дом будет полон твоих друзей. Не так ли следует тебя понимать? — спросила бабушка в свою очередь.
— Немножко не так, — ответил я, болтаясь в ее руках, точно тряпичная игрушка. — Дом не совсем будет полон. Не до краев. Придут Феликс и Яша.
— А Зоя? Почему же сегодня ваш хор решил обойтись без ее восхитительного сопрано?
— О, у нее сегодня очень важные дела. У нее мама варит варенье.
— Что ж, пожалуй, и Феликса с Яшей достаточно. Вы и втроем перевернете все вверх дном. Да уж ладно, изолируюсь в маленькой комнате. Большой, надеюсь, вам хватит? — произнесла бабушка, с такой силой теребя мыльными пальцами мои уши, точно не сама же мыла их в прошлое воскресенье.
— Не, не угадала. Нам и маленькая нужна, — возразил я и быстро добавил, опережая бабушку: — И кухня тоже! Там у нас Яшинезия.
Иначе бы она сказала: «Такой, видать, у нас, бедных женщин, удел — весь век сидеть на кухне». И уж тогда бы у меня не повернулся язык, чтобы выпроводить ее и оттуда.
— Вот оно что: опять война! — испугалась бабушка. — Вы же в прошлое воскресенье заключили мир? Займитесь-ка лучше чем-нибудь серьезным. Послушайте серьезную музыку или вбейте, скажем, в стенку гвоздь.
— Бабушка, зачем тебе гвоздь? У нас уже все висит!
— Это не важно. Главное, заняться взрослым делом. Пора бы вам потихоньку взрослеть.
— Вот когда станем взрослыми, вот тогда… — завопил было я, выплевывая мыльную пену, потому что бабушка в это время терла мое лицо.
Но тут она сунула мою голову под кран. Потоки холодной воды хлынули мне в уши и в рот.
Во время завтрака я сказал будто между прочим:
— Еще несколько месяцев, и наступит зима. Будет холодно-холодно. И почему бы тебе, бабушка, не связать любимому внуку шерстяные носки?
Бабушка поставила чашку с чаем на стол, удивленно подняла брови.
— Господи, что случилось с любимым внуком? — спросила она. — Обычно измаешься, пока оденешь его. Он готов бегать по улице голым в самый лютый мороз. И вдруг им овладело беспокойство: как бы на зиму не остаться без носков. А до зимы еще, считай, семь месяцев.
— Взрослею, бабушка, взрослею, — сказал я, притворно вздохнув. — Уже становлюсь солидным. А взрослые что делают? Готовят сани летом.
— Ах вот как! — усмехнулась бабушка. — Тогда это похвально. Тогда я тебе доложу, чтобы ты знал свое хозяйство. В общем, так: есть у тебя белые шерстяные носки, вязаные. Есть черные, тоже шерстяные, зимой тебе связала. Еще одни черные, родители прислали. Толстые, в таких на Севере, наверное, без валенок ходят…
— Бабушка, подожди! — перебил я в отчаянии. — Чем больше, тем лучше. Свяжи еще одни! Я понимаю: тебе неохота. Но мы создадим тебе такие условия, что тебе ничего не останется, как сидеть и вязать. Мы посадим тебя в кресло в углу и попросим не ходить по комнате. Думаешь, нам играть охота? Ни капельки! Мы только для тебя. Чтобы ты спокойно вязала!
— Ах вот ты к чему! Ты опять со своей войной? — И бабушка покачала головой осуждающе. — Но, видно, ты так и не отстанешь. Ладно, шут с вами.
И добавила что-то об избалованных детях, которых оставляют молодые родители на руках у старых людей.
Но последнее не имело для меня значения. Мне приходилось слышать это десятки раз. Да и имело оно отношение не ко мне, а к родителям. А родителей, если уж на то пошло, вынудили жить на Севере очень важные дела.
Словом, я так и подпрыгнул на стуле от радости и, чтобы доставить бабушке ответную радость, чтобы ей не так уж тяжело было переживать свою уступку, съел всю порцию манной каши.
Мне не терпелось начать поскорее игру. Я готов был позвонить главам враждебных государств, не дожидаясь условленного часа, и бросить им в лицо ответ, полный национальной гордости и презрения. Но не подобало могущественной державе суетиться, торопить события. Ей положено солидное место в истории, и она займет его, не мельтеша, степенно дождавшись своего часа. Поэтому я крепился изо всех сил.
А у братьев запасы терпения уже подошли к концу. Я еще не допил свой чай, как в прихожей зазвонил телефон и бабушка позвала меня.
— Иди, — сказала она. — Тебе Юлий Цезарь звонит. Или кем он там еще у вас.
Я бросился к телефону и услышал голос Феликса.
— Здорово, — начал он. — Ну как ты там?
— Здорово, — ответил я. — Я ничего.
Феликс замолчал, ждал, что я скажу. Он был очень гордым и надеялся, что у моего государства самолюбия меньше, чем у Феликсании и Яшинезии, и что оно раньше срока заведет разговор о войне. Я понял, что он от меня хочет, и не ответил ни слова, решив соблюдать сегодня чувство достоинства, как никогда.
Мы молчали, наверное, десять минут, и все это время наши самолюбия боролись между собой. Я слышал в трубке прерывистое дыхание Феликса, а до него, конечно, доносилось мое.
