Пика захохотал.
— Я ищу столярную лавку, — буркнул я, слегка оглушенный.
Лицо Пики исказилось от злости, он сграбастал меня за плечи.
— Тебя спрашивали? — заорал он. — Я чо, сказал, тебе можно говорить? — Он ударил меня лбом в лицо, послышался резкий хруст, и все ворвалось болью.
— Эй, Пика. — Голос шел непонятно откуда.
Кто-то пнул футляр лютни, заставив его выпасть из моих рук.
— Пика, глянь сюда.
Пика повернулся на гулкое «бух!» от падения футляра на землю.
— Что ты спер, Нальт?
— Ничего я не спер.
Один из мальчишек, державших мне руки, загоготал:
— Ага, твой дядюшка попросил тебя это продать и купить лекарство для больной бабули. — Он заржал еще громче, глядя, как я пытаюсь проморгаться от слез.
Я услышал три щелчка — открылись замки. Потом мелодично тренькнуло — лютню вытащили из футляра.
— Бабуля-то твоя помрет с горя, что ты такую штуку посеял, Нальт, — тихо произнес Пика.
— Побей нас Тейлу! — взорвался мальчишка справа. — Пика, ты знаешь, сколько такие стоят? Золота, Пика!
— Не говори так имя Тейлу, — сказал левый мальчишка.
— Чего?
— «Не называй имя Тейлу, кроме как в величайшей нужде, ибо Тейлу судит каждую мысль и деяние», — процитировал левый.
— Да пусть меня Тейлу всего обоссыт своим великим сияющим хером, если эта штука не стоит двадцати талантов. Значит, от Дикена мы получим не меньше шести. Ты знаешь, что можно сделать с такой кучей денег?
— Ничего ты с ними не сделаешь, если будешь так говорить. Тейлу охраняет нас, но он и карает, — отозвался второй мальчишка с благочестивым страхом.
— Ты, что ли, опять в церкви спал? Ты религию цепляешь, как я блох.
— Да я тебе руки узлом свяжу.
— Твоя мамаша — пенсовая шлюха.
— Не болтай про мою мать, Лин.
— Железнопенсовая.
К этому времени мне удалось проморгаться от слез, и я увидел Пику, сидящего на корточках посреди переулка и будто зачарованного моей лютней. Моей прекрасной лютней! Он вертел ее и так и сяк своими грязными руками, на лице его застыло мечтательное выражение. Ужас медленно поднимался во мне сквозь туман страха и боли.
Два голоса позади меня заспорили громче, а я почувствовал в груди холодную ярость и напрягся. Я не мог с ними драться, но понимал, что если схвачу лютню и затеряюсь в толпе, то смогу от них оторваться и снова буду в безопасности.
— …но все равно продолжала трахаться. Да теперь ей только полпенни за палку давали. Вот почему у тебя башка такая мягкая — повезло еще, что вмятины нету. Из-за этого ты на религию так запросто ведешься, понял? — триумфально закончил первый мальчишка.
Я почувствовал, что теперь меня держат крепко только справа, и приготовился к броску.
— Но спасибо, что предупредил. Тейлу небось любит прятаться за большими кучами лошадиного дерьма и…
Вдруг обе мои руки оказались свободны: один мальчишка налетел на второго и впечатал его в стену. Я пробежал три шага до Пики, схватил лютню за гриф и дернул.
Но Пика был быстрее, чем я предполагал, или сильнее и лютню не выпустил. Мой рывок затормозил меня, а Пике помог вскочить на ноги.
Во мне вскипела безумная ярость. Я отпустил лютню и бросился на Пику, бешено царапая его лицо и шею, но он был ветераном слишком многих уличных драк, чтобы подпустить меня к чему-нибудь жизненно важному. Мой ноготь прочертил кровавую полосу на его лице от уха до подбородка, но тут он перешел в наступление и стал теснить меня назад, пока я не уперся в стену переулка.
Голова моя ударилась о кирпич, и я бы упал, если бы Пика не вдавливал меня в осыпающуюся стену. Я задохнулся и только тогда понял, что уже давно визжу.
От Пики воняло застарелым потом и прогорклым маслом. Он прижал мои руки к бокам и еще сильнее вдавил меня в стену, наверняка уронив мою лютню.
Я снова задохнулся и слепо забился, ударившись головой о стену. Мое лицо впечатаюсь в его плечо, и я стиснул зубы, чувствуя, как расходится под ними его кожа, а мой рот наполняется кровью.
Пика заорал и отшатнулся от меня. Я вдохнул и сморщился от рвущей грудь боли.
Прежде чем я успел дернуться или подумать, Пика снова поймал меня и ударил о стену — раз, другой… Моя голова болталась взад-вперед, отскакивая от кирпичей. Затем он ухватил меня за горло, развернул и швырнул наземь.
Тут я услышал треск, и все будто остановилось.
После того как убили мою труппу, мне иногда снились родители, живые и поющие. В моем сне их смерть была ошибкой, недопониманием, новой пьесой, которую они репетировали. И на несколько мгновений я получал облегчение и свободу от огромного бесконечного горя, постоянно терзавшего меня. Я обнимал родителей, и мы вместе смеялись над моей глупой тревогой. Я пел с ними, и какой-то миг все было чудесно. Чудесно…
Но потом я просыпался, совсем один, в темноте у лесного пруда. Что я здесь делаю? Где мои родители?
И тогда я вспоминал все, словно открывалась рана. Они были мертвы, а я чудовищно одинок. Огромный груз, приподнявшийся на пару мгновений, снова падал на меня — тяжелее, чем прежде, потому что я был не готов к нему. Потом я лежал на спине, глядя в темноту, — грудь моя болела, дыхание теснило, — зная в глубине души, что ничто никогда уже не будет как прежде.
Когда Пика швырнул меня на землю, мое тело совсем онемело и почти не чувствовало, как лютня отца ломается подо мной. Звук, который она издала, походил на умирающую мечту и пробудил ту самую невыносимую, теснящую грудь боль.
Я огляделся и увидел Пику, тяжело дышащего и зажимающего плечо. Один из мальчишек стоял коленями на груди другого. Они больше не дрались, а остолбенело пялились на меня.
Я медленно посмотрел на свои руки, кровоточащие там, где осколки дерева прошили кожу.
— Маленький гад укусил меня, — тихо произнес Пика, словно не мог поверить в это.
— Слезь с меня, — сказал мальчик, лежащий на спине.
— Я тебе говорил, что нельзя такое говорить. Смотри, что получилось.
Лицо Пики скривилось и покраснело.
— Укусил меня! — крикнул он и злобно пнул меня, целясь в голову.
Я попытался отодвинуться, чтобы не повредить больше лютню. Его пинок пришелся мне в почку и провез по обломкам, которые раскрошились еще сильнее.
— Видишь, что бывает, когда смеешься над именем Тейлу?
— Заткнись ты про Тейлу своего. Слезай с меня и забери эту штуку. Может, Дикен сколько-нибудь за нее еще даст.
— Смотри, что ты наделал! — продолжал орать на меня Пика.
Новый пинок пришелся мне в бок и почти перевернул меня. В глазах начало темнеть; я чуть ли не радовался этому как возможности отвлечься от боли. Но затаенная боль никуда не делась. Я сжал окровавленные руки в саднящие кулаки.
