Вилем порылся в кармане и отдал Симу медную йоту.
Я посмотрел на Манета:
— А ты не играешь в это?
Шевелюристый старикан фыркнул и покачал головой.
— У меня против них слишком большое преимущество, — ответил он с набитым ртом.
— Давай послушаем, — вздохнул Симмон. — Сколько за эту четверть?
— Один и шесть, — ответил Манет, по-волчьи осклабившись.
Прежде чем кто-нибудь догадался спросить меня о моей плате, я сказал:
— Я слышал, кому-то назначили тридцать талантов. Часто так задирают?
— Нет, если у тебя достаточно здравого смысла, чтобы оставаться в нижних классах, — буркнул Манет.
— Только дворянам, — сказал Вилем. — Краэмлиш, недоумки, которым нечем заняться, здесь учатся. Думаю, им ставят такую высокую плату, только чтобы они могли жаловаться.
— Мне все равно, — сказал Манет. — Пусть берут их деньги, а мою плату оставят низкой.
Я подпрыгнул, когда по другую сторону стола грохнул поднос.
— Полагаю, вы говорите обо мне.
Владелец подноса, голубоглазый и красивый, с аккуратно подстриженной бородкой и высокими модеганскими скулами, был одет в насыщенные, но неяркие цвета. На бедре у него висел нож с резной рукоятью — первое оружие, которое я видел в Университете.
— Совой? — ошарашенно спросил Симмон. — Что ты здесь делаешь?
— Я задаюсь тем же вопросом. — Совой посмотрел на скамью. — Что, в этом месте нет приличных стульев? — Он сел, странно сочетая в своем движении непринужденное изящество и чопорность оскорбленного достоинства. — Отлично. Дальше я буду обедать с солдатней и через плечо бросать кости собакам.
— Этикет диктует, чтобы через левое, ваше высочество, — ухмыльнувшись, заметил Манет с полным хлеба ртом.
Глаза Совоя вспыхнули гневом, но, прежде чем он успел что-нибудь сказать, Симмон спросил его:
— Что случилось?
— Моя плата теперь шестьдесят восемь стрелаумов, — возмущенно сообщил он.
Симмон ошеломленно моргнул:
— Это много?
— Это много, — язвительно отозвался Совой. — И без всякой причины. Я ответил на все вопросы. Это зависть, просто и ясно. Мандраг меня не любит, и Хемме тоже. Кроме того, всякий знает, они выжимают из благородных вдвое больше, чем из вас, просто до костей высасывают.
— Вон Симмон благородный. — Манет указал ложкой. — Но, кажется, неплохо сам справляется.
Совой резко втянул носом воздух.
— Папаша Симмона — бумажный герцог, кланяющийся жестяному королю в Атуре. Да у лошадей моего отца родословная длиннее, чем у половины из вас, атуранских дворянчиков.
Симмон слегка напрягся, но глаз от еды не поднял.
Вилем повернулся к Совою, его темные глаза сурово сузились. Но прежде чем он что-нибудь сказал, Совой ссутулился и потер лицо рукой.
— Прости, Сим, мой дом и имя твои. Просто… все вроде бы шло лучше в этой четверти, а стало, наоборот, хуже. Мое содержание даже не покроет плату за обучение, и никто больше не даст мне кредита. Знаешь, как это унизительно? Мне пришлось уйти из моих комнат в «Золотом пони». Я теперь на третьем этаже гнезд. Мне чуть ли не приходится делить комнату. Что бы сказал мой отец, если бы узнал?
Жующий Симмон пожал плечами и сделал некий жест ложкой, который, видимо, означал, что он не обижен.
— Ты бы лучше не наряжался, как павлин, — сказал Манет. — Снимай шелка, когда идешь на экзамен.
— То есть как это? — вопросил Совой, снова вспыхивая гневом. — Я должен унижаться? Посыпать голову пеплом? Рвать на себе одежду? — По мере нарастания злости его мелодичный акцент становился все более отчетливым. — Нет. Ни один из них не лучше меня. Мне нет нужды кланяться.
За столом наступила неловкая тишина. Я заметил, что немало студентов наблюдает за представлением из-за ближних столов.
— Хилта тиам, — продолжал Совой. — Нет ничего в этом месте, что не заслужило бы моей ненависти. Погода у вас буйная и первобытная, религия варварская и ханжеская. Ваши шлюхи невежественны и невоспитанны. А язык ваш едва способен выразить, насколько это жалкое место…
Голос Совоя становился все тише, и наконец он уже будто разговаривал сам с собой.
— Мои корни уходят в глубь веков на пятьдесят поколений, они старше деревьев и камней. И я докатился до такого. — Он подпер подбородок ладонями и воззрился на свой поднос. — Ячменный хлеб. Боги свидетели, человек создан, чтобы есть пшеницу.
Я наблюдал за ним, жуя свежий ячменный хлеб — божественно вкусный.
— Не знаю, о чем я думал, — внезапно сказал Совой, вскакивая. — Я не могу так жить.
И он унесся прочь, оставив поднос на столе.
— Вот это Совой, — непринужденно сказал мне Манет. — Не худший в своем роде, хотя обычно до такого он не допивается.
— Он модеганец?
Симмон рассмеялся:
— Большего модеганца, чем Совой, не найти.
— Не стоило заводить его, — сказал Вилем Манету.
Из-за акцента я не мог понять, упрекает ли он старого студента, но его темное сильдийское лицо выказывало явный укор. Я догадался, что он, будучи иностранцем, сочувствует Совою в привыкании к языку и культуре Содружества.
— У Совоя действительно трудные времена, — поддержал его Симмон. — Помните, как ему пришлось отпустить своего слугу?
Манет, жуя, закатил глаза и изобразил обеими руками игру на воображаемой скрипке. На лице его не отражалось никакого сочувствия.
— В этот раз ему пришлось продать кольца, — заметил я. Вилем, Симмон и Манет повернулись ко мне с любопытством. — У него на пальцах были бледные полоски, — объяснил я, подняв руку для наглядности.
Манет оглядел меня внимательнее.
— Неплохо! Наш новый студент, похоже, умен со всех сторон. — Он повернулся к Вилему и Симмону. — Парни, у меня есть настроение побиться об заклад. Ставлю две йоты, что юный Квоут попадет в арканум до конца своей третьей четверти.
— Три четверти? — удивленно пробормотал я. — Они сказали, я должен только подтвердить, что освоил основные принципы симпатии.
Манет мягко мне улыбнулся:
— Они всем это говорят. «Принципы симпатии» — один из предметов, через который надо продраться, чтобы тебя повысили до э'лира. — Он выжидающе повернулся к Виду и Симу: — Ну как? Две йоты?
— Я поспорю. — Вилем глянул на меня и, извиняясь, пожал плечами. — Без обид. Я играю на вероятность.
— А что ты будешь изучать? — спросил Манет, когда они ударили по рукам.
Вопрос застал меня врасплох.
— Все, наверное.
— Ты говоришь прямо как я тридцать лет назад, — ухмыльнулся Манет. — С чего собираешься начать?
