К тому времени, как я наконец достаточно пришел в себя, чтобы оглядеться, я был один.
ГЛАВА 120
ЛЮБЕЗНОСТЬ
Два часа спустя я сидел один в столовой. Голова болела, пол-лица опухло и горело огнем. В какой-то момент я прикусил язык, так что есть было больно и все имело привкус крови. Настроение у меня было именно такое, как вы можете себе вообразить, только хуже.
Когда на скамью напротив уселся кто-то в красном, мне было страшно поднять глаза. Плохо, если это Карсерет. Но если это Вашет, было бы куда хуже. Я нарочно дождался, пока столовая почти опустела, прежде чем прийти обедать, — надеялся разминуться с ними обеими.
Однако, подняв глаза, я увидел, что это Пенте, свирепая молодая женщина, которая одолела саму Шехин.
— Привет! — сказала она по-атурански с легким акцентом.
Я ответил жестом — вежливое формальное приветствие. Учитывая, какой неудачный выдался день, я счел, что лучше вести себя как можно осторожнее. Из высказываний Вашет я сделал вывод, что Пенте — довольно высокопоставленная особа, одна из уважаемых членов школы.
При этом она была довольно молода. Быть может, она так выглядела благодаря хрупкой фигурке и личику сердечком, но на вид ей было ненамного больше двадцати.
— Можно, мы будем говорить на твоем языке? — спросила она по-атурански. — Окажи мне любезность. Мне нужно поупражняться.
— С удовольствием, — ответил я по-атурански. — Ты очень хорошо говоришь. Мне даже завидно. Когда я говорю по-адемски, я чувствую себя неуклюжим медведем в тяжелых сапожищах.
Пенте застенчиво улыбнулась, потом прикрыла рот ладошкой и слегка покраснела.
— Это правильно, улыбаться?
— И правильно, и вежливо. Такая улыбка означает небольшое веселье. Она тут как раз кстати, потому что моя шутка была не слишком удачной.
Пенте убрала руку от лица и снова застенчиво улыбнулась. Она была прелестна, как первоцвет. У меня полегчало на сердце от ее вида.
— В других обстоятельствах, — сказал я, — я бы улыбнулся в ответ. Но, боюсь, здесь окружающие сочтут это невежливым.
— О, пожалуйста! — сказала она и сделала несколько жестов, достаточно широких, чтобы их видели все. Дерзкое предложение. Заискивание. Дружеское приветствие. — Надо же мне практиковаться.
Я улыбнулся, хотя далеко не так широко, как обычно. Отчасти из осторожности, отчасти потому, что лицо болело.
— Я испытываю тревожность по поводу своей улыбки.
Она сделала было жест, но остановилась. Выражение ее лица переменилось, глаза слегка сузились, как будто она рассердилась.
— Это? — спросил я, жестом выразив «легкую озабоченность».
Она кивнула.
— А как это показывают лицом?
— Вот так, — я слегка сдвинул брови. — Или, поскольку ты женщина, можно еще так, — я слегка надул губы. — Я, поскольку я мужчина, сделал бы вот так, — я поджал губы.
Пенте растерянно смотрела на меня. Ошеломлена.
— А что, у мужчин и женщин это различается? — спросила она, и в ее тоне послышалось недоверие.
— Только иногда, — успокоил я. — И то в мелочах.
— Все так сложно! — пожаловалась она с ноткой отчаяния в голосе. — У себя в семье ты всегда знаешь, что означает малейшее движение лица. Растешь и смотришь. Ты знаешь все, что в них есть. Друзья, с которыми ты была с малолетства, пока еще не отучилась скалиться всем подряд. С ними легко. Но это…
Она покачала головой.
— Ну как можно запомнить, когда следует показывать зубы, а когда нет? А как часто положено встречаться глазами?
— Понимаю, — сказал я. — На своем языке я говорю очень хорошо. Я могу выразить самые сложные мысли. Но здесь это все бесполезно.
Я вздохнул.
— Очень трудно сохранять лицо все время неподвижным. Такое ощущение, будто я постоянно задерживаю дыхание.
— Не все время, — возразила она. — У нас не все время лица неподвижные. Когда ты с…
Она осеклась, потом поспешно продемонстрировала извинение.
— У меня здесь нет достаточно близких людей, — сказал я. Сдержанное сожаление. — Я надеялся, что сумел сблизиться с Вашет, но, боюсь, сегодня я все испортил.
Пенте кивнула.
— Я видела.
Она протянула руку и провела пальцем по моей опухшей щеке. Палец был прохладный.
— Наверное, ты разгневал ее очень.
— Да я и сам понял, до сих пор в ушах звенит, — сказал я.
Пенте покачала головой.
— Нет. Следы.
На этот раз она показала на свое собственное лицо.
— Кто-то другой мог сделать это по ошибке, но Вашет не оставила бы следов, если бы не хотела, чтобы все это видели.
Сердце у меня упало. Я невольно схватился за лицо. Да, конечно. Это было не просто наказание. Это было сообщение всему Адемре.
— Ну я и дурак! — тихо сказал я. — До сих пор я об этом даже не догадывался.
Несколько минут мы ели молча, потом я спросил:
— Почему ты сегодня пришла и села рядом со мной?
— Я сегодня увидела тебя и подумала, что много слышала, как о тебе говорят. Но я ничего не знаю о тебе лично.
Она помолчала.
— А что обо мне говорят? — спросил я, чуть заметно усмехнувшись.
Она коснулась уголка моего рта кончиками пальцев.
— Это что? — спросила она. — Неровная улыбка?
Я в качестве объяснения ответил жестом «мягкая насмешка».
— Но надо мной, а не над тобой. Я догадываюсь, что обо мне говорят.
— Ну, говорят не только плохое, — мягко сказала она.
Пенте подняла голову и встретилась со мной взглядом. Глаза у нее были огромные, серые, чуть более темные, чем у других. Они были такие ясные и прозрачные, что, когда она улыбнулась, у меня заныло сердце. Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и поспешно отвернулся в смущении.
— Ой! — тихо воскликнула она и поспешно показала «огорченное извинение». — Нет-нет. Я неправильно улыбнулась и посмотрела в глаза! Я имела в виду вот это.
Дружеское ободрение.
— Ты совершенно правильно улыбнулась, — сказал я, не поднимая глаз и отчаянно моргая, чтобы избавиться от слез. — Просто это такая нежданная любезность в день, когда я этого совершенно не заслужил. Ты первая, кто заговорил со мной по собственному желанию. И лицо у тебя такое нежное, что это целительно для сердца.
Я выразил левой рукой благодарность, радуясь, что мне не надо встречаться с нею глазами, чтобы продемонстрировать свои чувства.
