Она бы с удовольствием съела кусочек жаркого или даже баранью котлетку, но сейчас ее уже тошнило при одной мысли о еде. Несси было пятнадцать лет — возраст, когда тело формируется и требует особенного внимания к себе, нуждается в более изысканной диете. Не зная всего этого, Несси, однако, инстинктивно чувствовала, что теперь, когда у нее бывают головокружения и те серьезные недомогания, о которых не принято упоминать, несправедливо предлагать ей такую еду, какую она видела сейчас на столе. Она сидела, не дотрагиваясь ни до чего, и отец, наблюдавший за ней все время с тех пор, как она вошла, сказал, не меняя выражения лица, но стараясь придать голосу убедительность:
— Да ешь же, дочка, нечего сидеть и ждать, пока обед остынет! Такая большая девочка, как ты, должна иметь волчий аппетит и набрасываться на еду, как будто готова съесть целый дом!
Его слова вывели Несси из задумчивости, и она сразу послушно принялась за еду, пробормотав в виде извинения:
— У меня голова болит, папа. Вот тут, над самой бровью, как будто стянута ремнем, — и она равнодушно указала на лоб.
— Полно, полно, Несси, — отвечал он, понизив голос, чтобы не слышно было в соседней комнате. — Постоянно ты жалуешься на головную боль! Помнишь рассказ о мальчике, который всегда кричал: «Волк! Волк!», так что когда и в самом деле на него напал волк, никто ему не поверил? Пока не увижу ремень, не поверю, что он у тебя на голове.
— Нет, папа, правда, мне что-то так сильно давит лоб иногда, — кротко сказала Несси. — Знаешь, как тугая-тугая повязка.
— Ну, ну! Главное — мозг, а лоб — это пустяки, моя девочка. Ты должна благодарить судьбу, что мозгом она тебя щедро наградила.
Когда Несси лениво принялась за еду, он продолжал с преувеличенным одобрением:
— Вот и отлично! Ты не сможешь работать, если не будешь есть. Надо есть все, что дают. Работа должна у такой молоденькой девчонки вызывать аппетит, а голод — лучший повар.
Он неожиданно метнул злобный взгляд на мать и добавил грубо:
— Я рад, что ты не так привередничаешь, как некоторые другие.
Несси, довольная тем, что угодила отцу, робко расцветая от его похвалы, удвоила свои вялые усилия есть, но время от времени посматривала на него с каким-то стеснением, а Броуди ударился в воспоминания:
— В твоем возрасте. Несси, я готов был съесть целого быка, когда прибегал с поля обедать. Я был крепкий парнишка и ел, что давали. И никогда не наедался досыта! Нет! Мне жилось не так, как тебе живется, Несси, я был не такой счастливый, как ты. Скажи-ка, — перешел он на конфиденциальный тон, — как твои дела сегодня?
— Очень хороши, — сказала она механически.
— Ты по-прежнему первая в классе? — настойчиво допытывался Броуди.
— Ах, папа! — с укором воскликнула Несси. — Мне уже надоело твердить тебе, что у нас теперь другой порядок. Я тебе десять раз объясняла, что теперь все решается на экзаменах каждые три месяца. — И с ноткой тщеславия в голосе она добавила: — Ты ведь знаешь, что я уже в старшем классе.
— Да, да, конечно, — согласился он поспешно. — Я все забываю, что к такой взрослой и ученой девице не следует приставать больше с детскими пустяками. Разумеется, нас с тобой теперь интересует только результат экзаменов. — Он сделал паузу, затем хитро спросил: — А сколько времени осталось до самого главного экзамена?
— Месяцев шесть, я думаю, — ответила неохотно Несси, продолжая через силу есть.
— Вот хорошо! И не так уж долго ждать, и достаточно времени, чтобы подготовиться. Ты не можешь пожаловаться, что тебя не предупредили. — Он понизил голос до шепота: — Я уже присмотрю за тем, чтобы мы с тобой, дочка, добились стипендии Лэтта.
К этому времени старая бабка, которая, не слушая разговора, сидела в ожидании следующего блюда и очень хотела, но боялась спросить: «А еще что-нибудь будет?» или: «Это все, больше мы сегодня ничего не получим?» — наконец, потеряла всякую надежду.
С заглушенным вздохом покорности она отодвинула стул, подняла непослушное тело и уныло заковыляла из кухни. Она уходила к себе в комнату с безутешным сознанием, что и в этом убежище найдет мало отрадного, так как там ждут ее две пустые жестянки, как ограбленные и не наполненные вновь дарохранительницы, безмолвно свидетельствующие о давнишнем отсутствии ее любимого печенья и конфет.
Погруженный в созерцание дочери, Броуди не заметил ухода старухи. Он говорил почти заискивающим тоном:
— Но разве у тебя нет совсем ничего нового, Несси? Уж, наверное, кто-нибудь тебе что-нибудь да сказал! Разве никто не говорил тебе опять, что ты способная девочка? Я уверен, что ты за домашнюю работу получила самую лучшую отметку.
Он как будто умолял ее сообщить о какой-нибудь похвале, каком-нибудь лестном отзыве о ней, дочери Джемса Броуди. И когда Несси отрицательно покачала головой, глаза его омрачило внезапное подозрение, и он яростно воскликнул:
— Уж не наболтал ли тебе чего о твоем отце кто-нибудь из этих щенков? Они, наверное, слышат всякую клевету от старших. Если кто-нибудь из них тебе что-нибудь наплетет, ты только мне скажи! И не верь им. Держи голову высоко, дочка. Помни, что ты — Броуди, и требуй к себе должного уважения. Покажи им, что значит быть Броуди. Да, это ты им докажешь, когда выхватишь стипендию Лэтта из-под самого носа у всех. — Он помолчал, затем с судорожно дергавшейся щекой накинулся на нее: — Наверно, этот грирсоновский щенок передавал тебе какие-нибудь гнусные сплетни?
Несси боязливо шарахнулась от него.
— Да нет же, папа! Никто ничего не говорил. Все так добры ко мне. Миссис Пакстон встретила меня на улице и дала мне шоколадку!
— О, дала шоколадку!
Он помолчал, обдумывая это сообщение. Видимо, оно ему пришлось не по вкусу, так как он проворчал:
— В другой раз скажешь ей, чтобы она оставила при себе свои замечательные подарки! Скажи, что мы ни в чем не нуждаемся. Если ты такая лакомка, что тебе непременно нужны сласти, почему ты не попросила у меня? Разве ты не знаешь, что каждый сплетник в городе так и ждет случая нас унизить? «Он слишком беден, чтобы купить своей дочери какое-нибудь лакомство», — вот что мы услышим завтра, а когда это дойдет до площади, уже будут говорить, что я тебя голодом морю!
Его раздражение все росло, и он еще разжигал его в себе, выкрикивая:
— Тебе следовало бы быть умнее! Ведь все против нас. Но ничего! Пускай швыряют в нас грязью, сколько им угодно, Пускай все против меня, — я останусь победителем!
Прокричав все это, он поднял глаза и вдруг увидел, что Нэнси, вошедшая в кухню, наблюдает за ним, подняв брови, с критической и слегка насмешливой холодностью. Он сразу сжался и, словно уличенный в каком-нибудь проступке, опустил голову, когда она заговорила:
— Из-за чего такой галдеж? Я думала, здесь с кем-нибудь припадок, когда услыхала, как вы орете.
Так как он не отвечал, она обратилась к Несси:
