— Расскажи мне все, Мэт.
Он посмотрел на нее из-под полуопущенных век и ответил коротко:
— О чем именно?
— Обо всем, сынок! Материнских глаз не обманешь. Кто-то тебя обидел, был к тебе жесток и несправедлив. Я так мало знаю о тебе… Расскажи, почему ты уехал из Индии и что… что с тобой случилось на обратном пути.
Мэт шире открыл глаза, помахивая сигарой, и вдруг стал словоохотлив.
— Ах, об этом! — сказал он. — Это объяснить не долго. Не о чем и рассказывать. Просто я бросил службу, потому что она мне действовала на нервы! Правду тебе сказать, мама, я не выносил проклятого заведующего конторой. Никак ему невозможно было угодить, вечно он всем был недоволен. Если я немножко опаздывал по утрам, засидевшись вечером в клубе, или если иной раз пропускал день, когда получал какое-нибудь приглашение, он становился просто невыносим.
Мэт с обиженным видом посмотрел на мать и, затянувшись сигарой, добавил, негодуя:
— Ты знаешь, как я всегда терпеть не могу, чтобы мною помыкали. Я никогда не позволял никому командовать мною. Это не в моем характере. Ну, вот я и высказал ему совершенно откровенно свое мнение и ушел.
— А ты не говорил об этом мистеру Уолди, Мэт? — спросила мать, разделяя его возмущение. — Он ведь наш, ливенфордский, и добрый человек. Он славится своей справедливостью.
— Его-то я имею в виду, этого господина! — ответил Мэт злобно. — Он-то и обращался со мной, как с кули. Это не джентльмен, а какой-то проклятый надсмотрщик над невольниками, ханжа, распевающий псалмы!
Лицо мамы выразило некоторое смущение и огорчение.
— Так вот почему ты уехал, сынок! Нехорошо было с его стороны так поступать с тобой! — Она замолчала, потом робко добавила; — А мы думали, что, может быть, ты нездоров.
— Здоров, как бык, — возразил Мэт хмуро. — Все вышло только из-за проклятой службы. А остальное мне там нравилось. Отличная была бы жизнь, если бы меня оставили в покое… Но эта старая свинья мне не помешает опять уехать за границу — на этот раз в Бирму или на Малайские острова. Ни за что не останусь в вашем дрянном городишке после всего, что я перевидал за границей.
У миссис Броуди сердце упало. Не успел сын приехать, как он уже говорит о новой разлуке, хочет, подобно Александру Македонскому, искать новых побед в каких-то диких чужих странах, которые внушали ей ужас!
— Ты не думай об этом пока, родной, — попросила она дрожащим голосом. — Может быть, ты здесь найдешь службу, которая тебе больше подойдет. Тогда не надо будет нам опять расставаться.
Он отрывисто засмеялся.
— Так ты полагаешь, что я могу сидеть в такой дыре после той жизни, которую вел за границей? Что вы здесь можете мне предложить взамен нее? Только подумай: клуб, обеды в офицерской столовой, танцевальные вечера, скачки, матчи, игра в поло, слуги, которые из кожи лезли, чтобы мне угодить, — все, чего только можно пожелать.
Ослепленная этим романтическим вымыслом, она представила себе сына в избранном обществе, на полковых обедах, рядом с офицерами в красных мундирах, знатными дамами в блестящем атласе и, сознавая убожество всего того, что могла бы ему предложить взамен, сказала подавленно:
— Конечно, дома всего этого не будет. Но я… я изо всех сил буду стараться, чтобы тебе здесь жилось уютно, буду ухаживать за тобой.
Мэт ничего не ответил, и это красноречивое молчание смутило миссис Броуди. Она была опечалена тем, что разговор прервался таким неприятным образом, что после двух лет разлуки сын не находит, о чем говорить с ней, не спешит узнать, как жила она в его отсутствие.
— А как ты себя чувствовал во время обратной поездки? — решилась она, наконец, спросить.
— Сносно! Вполне сносно! — отвечал Мэт. — Погода была тихая. Но к концу я невыносимо скучал и сошел в Марселе.
— Это там, куда я послала тебе… твои деньги? — вставила нерешительно миссис Броуди. — А, кстати, они дошли благополучно?
— Да, я получил их вовремя, — ответил он небрежно. — Но я черт знает сколько провозился с разными формальностями, пока мне их выдали. Да, деньги достаются медленно, а уходят быстро.
— Тебе они, верно, понадобились для какого-нибудь важного и срочного дела, Мэт?
— Они мне были нужны — и этого достаточно, не так ли?
— Да, конечно, Мэт, я уже по телеграмме поняла, что они тебе очень нужны. Но такая большая сумма!
— Сумма пустячная, — возразил он сердито, — послушать тебя, так можно подумать, что речь идет не о моих собственных деньгах. Я их заработал, не так ли? Я тебя не ограбил, а потребовал свои деньги, которые я имел право истратить на что мне угодно.
— Истратить! — повторила она. — Но ведь они тебе были нужны на что-нибудь важное, не просто для того, чтобы истратить их, да, Мэт?
Он разразился громкий смехом.
— Мама, ты меня уморишь, ей-богу! Ты знаешь, что я возвращался из Марселя уже не морем, а сухим путем. Как же может мужчина не иметь с собой немного карманных денег? — Он остановился и посмотрел на мать с насмешливой важностью.
— Хочешь знать, что я сделал с ними, мать? Обошел всех слепых нищих в Париже и роздал им свои деньги. Это было мое последнее маленькое развлечение в веселом городе Париже перед отъездом сюда, в ваш восхитительный город!
Миссис Броуди была совершенно ошеломлена, и в ее воображении встал этот Париж, о котором говорил Мэт. Значит, она унизила себя, добровольно попала в лапы богопротивных ростовщиков только для того, чтобы послать Мэта с набитым кошельком навстречу постыдным развлечениям развратного города! За какие непристойные отчаянные сумасбродства Мэта придется ей платить в течение двух лет? При всей своей горячей любви к сыну и боязни его обидеть она не могла не сказать с упреком:
— Ах, Мэт, лучше было тебе не ездить в такие места! Я не говорю про деньги, милый, но… этот город, должно быть, полон искушений для молодого человека. Боюсь, что тебе не следовало туда заезжать, и уж, конечно, Агнес будет того же мнения.
Он опять грубо расхохотался.
— Что подумает или скажет Агнес, меня беспокоит не больше, чем скрип старого башмака. Мысли ее мне хорошо известны, а что касается до ее разговоров, так мне давно надоели псалмы. Никогда я больше не буду сидеть на ее диване. Нет! Не такая женщина мне нужна, мама! С ней все покончено.
— Мэт! Мэт! — всполошилась мама. — Не говори так! Не может быть, чтобы ты это говорил серьезно. Агнес так тебе предана.
— Предана! Пускай прибережет свою преданность для того, кто в ней нуждается. А что в ней хорошего? Ничего! Я встречал женщин, — продолжал он восторженно, — таких, что она вся не стоит их мизинца. Сколько в них очарования, резвости, жизни!
Миссис Броуди пришла в ужас, и в ту минуту, когда она умоляюще смотрела на сына, ее вдруг поразила новая мысль.
