Миссис Броуди густо покраснела и ничего не ответила. Она уговаривала себя, что Несси, должно быть, что-нибудь перепутала, не так расслышала, но на сердце у нее тяжестью легла догадка о тайном смысле замечания, сделанного Мэтом.
— Я думаю, он мог бы привезти мне хоть самую маленькую нитку кораллов или что-нибудь в этом роде, — не унималась Несси. — И бабушка тоже очень обижена, она сказала, что ему следовало привезти ей какой-нибудь подарок. Он, видно, никому ничего не привез.
— Не будь эгоисткой, Несси! — резко прикрикнула на нее мать, отводя душу в этом окрике. — Ты думаешь, твоему брату больше некуда девать деньги, только тратить их на подарки! Чтобы я больше не слышала от тебя ни единого слова! Марш отсюда и позови бабушку жарить гренки!
Крепко сжав губы, миссис Броуди склонила набок голову с еще большим, чем обычно, выражением терпеливой покорности и принялась накрывать на стол.
Близился уже обычный час вечернего чаепития, когда Мэтью пришел на кухню. Слабый румянец играл на его желтых скулах, он стал словоохотливее, и, уловив легкий, но весьма подозрительный запах, который распространяло его дыхание, мама сразу поняла, что он выпил для храбрости, готовясь к встрече с отцом. Украдкой наблюдая за ним, она заметила, что, несмотря на давешнее хвастовство, Мэт страшно боится этой встречи. Она тотчас забыла свою обиду и снова инстинктивно насторожилась, готовая защищать его.
— Садись к столу, на свое место, сын, и не утомляйся больше.
— Ничего, мама, мне надо немного размяться, за эти несколько дней езды я совсем засиделся.
Он беспокойно бродил по кухне, нервно теребил все, что ему попадалось на глаза, смотрел беспрестанно на часы и мешал матери, ходившей от стола к буфету и обратно.
Бабушка, вошедшая вслед за ним и теперь сидевшая у огня, воскликнула:
— Ох, парень, да что ты снуешь взад и вперед, как нитка без узла! Ты, видно, перенял там у чернокожих эту привычку? У меня даже голова кружится, ей-богу, когда я на тебя смотрю!
Она все еще злилась на внука за то, что он не привез ей подарка.
Наконец Мэт вместе со всеми остальными сел за стол. Как он ни храбрился, приближение страшного часа — половины шестого — угнетало его. Все те твердые решения, что он принимал за это время, — дать отпор отцу, отстоять свою независимость взрослого, повидавшего свет молодого человека, — начали таять, его решимость держать себя при первой встрече с небрежной уверенностью понемногу испарялась. По дороге домой легко было уверять себя, что ему отец не страшен. Теперь же, когда он сидел на своем старом месте, за тем же столом и в той же ничуть не изменившейся комнате, боязливо насторожив уши в ожидании, когда раздадутся твердые, тяжелые шаги, поток привычных ассоциаций нахлынул на него с непреодолимой силой, и, теряя всю свою наигранную смелость, он опять превратился в прежнего робкого юношу, нервно ожидающего отца. Инстинктивно повернулся он к матери и с досадой увидел, что ее прозрачные глаза смотрят на него сочувственно. Он видел, что она понимает его настроение, угадывает его страх, и им овладело яростное возмущение. Он крикнул:
— Что ты уставилась на меня? Это хоть кого взбесит. — И он так сердито посмотрел на мать, что она опустила глаза.
В половине шестого хорошо знакомое звяканье щеколды у двери заставило его вздрогнуть. Звук раздался точно в половине шестого, минута в минуту, так как Броуди после длительного периода, когда он приходил обедать не каждый день и в разное время, теперь вернулся к прежней пунктуальной точности, совершенно не интересуясь больше своей лавкой.
Когда отец вошел в кухню, Мэтью, собрав все свое мужество и стараясь, чтобы не дрожали руки, готовился выдержать жестокую словесную атаку. Но Броуди не сказал ничего, даже не взглянул на сына. Он сел за стол и принялся с видимым удовольствием пить чай.
Мэтью опешил. Во всех вариантах этой встречи, которые он рисовал себе, не было ни единого, похожего на то, что произошло. И Мэтью охватило непреодолимое желание закричать, как закричал бы наказанный школьник: «Смотри, папа, я здесь! Обрати же на меня внимание!»
Броуди, словно не видя его, спокойно продолжал есть, глядя прямо перед собой и не говоря ни слова, так что создавалось впечатление, будто он нарочно не узнает сына. Но в конце концов, после долгой паузы, когда напряжение в комнате стало уже почти нестерпимым, он повернулся и взглянул на Мэтью. Этот пронзительный взгляд видел все и все говорил. Он пробил наружную скорлупу дерзкой бравады и проник в зыбкую, сжимавшуюся от страха сердцевину, он осветил все закоулки души Мэтью и как будто говорил: «А, вернулся наконец! Я тебя вижу насквозь. Все такая же тряпка, а теперь к тому же и неудачник!»
Под этим взглядом Мэт как будто становился меньше, таял на глазах у всех, и как ни заставлял он себя посмотреть отцу в лицо, он не мог. Глаза его трусливо бегали по сторонам и, к его мучительному стыду, наконец опустились вниз.
Броуди безжалостно усмехнулся и, таким образом, напугав и подчинив сына без единого слова, произнес, наконец, резким тоном:
— Ага, приехал!
Эти простые слова заключали в себе целую дюжину саркастических, нелестных смыслов. Мама затрепетала. Начиналась травля ее сына, и хотя видно было, что эта травля будет более жестокой, чем она думала, она не смела вставить ни слова, боясь еще больше рассердить мужа. Глаза ее с робким сочувствием остановились на Мэте, в то время как Броуди продолжал:
— Очень приятно снова увидеть твое честное, красивое лицо, хотя оно стало желтым, как гинея. Помнится, оно у тебя было довольно таки пухлое и белое, а теперь, видно, золото, что ты копил в Индии, наградило тебя желтухой. — Он критически разглядывал Мэта и все более расходился, давая в этих язвительных тирадах выход злобе, накопившейся за месяцы жестоких страданий. — Впрочем, стоило пожертвовать цветом лица! Без сомнения, стоило, — продолжал он. — Ты, конечно, привез кучу золота из чужой страны, где работал не покладая рук? Ты теперь богатый человек, а? Богат ты или нет? — вдруг повысил он голос.
Мэтью угнетенно покачал головой, и, получив этот безмолвный ответ, Броуди с преувеличенным насмешливым изумлением поднял брови.
— Как?! — воскликнул он. — Ты не нажил состояния? Да не может быть! А я, судя по тому, что ты предпринял увеселительную прогулку по Европе, да по этим внушительным сундукам в передней вообразил, что ты купаешься в деньгах. Ну, а если нет, почему же ты вел себя так, что тебя вышвырнули со службы?
— Она мне была не по душе, — пробурчал Мэт.
— Скажите, пожалуйста, — подхватил Броуди, делая вид, что обращается ко всему обществу в целом, — ему не по душе была служба! Такому великому человеку угодить, конечно, трудно! И как чистосердечно, как честно он заявляет, что она ему не нравилась!
Затем повернулся к Мэту и уже другим, жестким тоном воскликнул:
— А не хочешь ли ты сказать, что ты на службе не понравился? Мне уже здесь, в Ливенфорде, сообщали, что тебя просто выгнали вон. Видно, ты успел им опротиветь так же, как давно опротивел мне.
