Он сделал паузу, потом продолжал с язвительной ласковостью:
— Впрочем, может быть, я к тебе несправедлив. Ты, вероятно, рассчитываешь на какой-нибудь новый блестящий пост? Не правда ли?
Тон его требовал ответа, и Мэтью угрюмо пробормотал: «Нет», ненавидя отца в эту минуту так сильно, что даже весь дрожал от ненависти, от невообразимого унижения. Это с ним, опытным, повидавшим свет, искушенным в житейских делах денди говорят таким тоном! В душе он клялся, что хотя сейчас не сумел дать отпор отцу, но когда окрепнет, оправится от путешествия, он расплатится с ним за каждое оскорбление.
— Итак, никакой новой службы! — продолжал Броуди с притворной кротостью. — Ни службы, ни денег! Ты просто явился сюда, чтобы сесть на шею отцу. Вернулся, как побитая собака. Ты находишь, вероятно, что легче жить на мой счет, чем работать!
Заметная дрожь пробежала по телу Мэтью.
— Что, тебе холодно? Впрочем, это понятно — слишком резкий переход к нашему климату от ужасной жары там, где ты трудился до того, что схватил желтуху. Твоей бедной матери придется достать для тебя что-нибудь потеплее из этих великолепных сундуков. Помню, она и в детстве вечно кутала тебя в фланель, и теперь, когда ты взрослый мужчина, она тоже не даст тебе простудиться. Нет, нет, боже сохрани, такое сокровище надо беречь!
Он протянул свою чашку, ожидая, чтобы ему налили еще чаю, и заметил:
— Давно не пил чай с таким удовольствием! Это у меня появился аппетит оттого, что я опять вижу за столом твою глупую рожу!
Мэтью, не выдержав больше, перестал делать вид, что ест, встал из-за стола и пробормотал дрожащим голосом, обращаясь к матери:
— Не могу я больше этого выносить! Не надо мне никакого чаю. Я ухожу.
— Сядь! — прогремел Броуди, толкнув Мэта сжатым кулаком обратно к столу. — Садитесь, сэр! Ты уйдешь тогда, когда я тебе это разрешу, не раньше. Разговор с тобой еще не кончен!..
Когда Мэт снова сел на место, Броуди язвительно продолжал:
— Почему тебе угодно лишить нас твоего приятного общества? Ты два года не был дома, а между тем не можешь двух минут пробыть с нами. Неужели ты не видишь, что все мы ждем рассказа о твоих замечательных похождениях? Мы с замиранием сердца ждем слов, готовых сорваться у тебя с языка. Ну, что же? Рассказывай все!
— О чем рассказывать? — угрюмо спросил Мэт.
— Ну, конечно, о той блестящей веселой жизни, которую ты вел в Индии. О раджах и принцах, с которыми пировал, о слонах и тиграх, на которых охотился, — рассказывай скорее, не стесняйся. Ты теперь стал, я думаю, настоящим сорви-головой, отчаянным смельчаком? На все способен?
— Может быть, на большее, чем вы думаете, — пробурчал вполголоса Мэт.
— Да? — фыркнул Броуди, услышав его слова. — Так ты нас намерен удивить? Все та же старая история — всегда ты только собираешься что-то делать. Никогда не услышишь о том, что ты уже сделал, а только о том, что будет когда-нибудь! Господи! Как погляжу на тебя, на этот лакейский вид да нарядный костюм с иголочки, так просто ума не приложу, что с тобой будет.
Гнев душил его, но он, с трудом сдерживая себя, продолжал все тем же ровным, глумливым тоном:
— Впрочем, довольно об этом. Я так рад твоему возвращению, что не буду к тебе слишком строг. Самое главное — что ты жив и здоров и благополучно выпутался из тех страшных опасностей, о которых ты из скромности умалчиваешь. Следует поместить в газете извещение о твоем приезде. Тогда все твои достойные приятели, особенно приятельницы, узнают, что ты здесь, и налетят, как мухи на мед. Ведь ты это любишь, не правда ли, любишь, чтобы женщины с тобой нянчились и бегали за тобой?
Мэтью не отвечал, и, подождав минуту, отец его заговорил снова, иронически поджимая губы:
— Я уверен, что в ближайшее воскресенье твоя мамаша поведет тебя в церковь в полном параде напоказ всему приходу. Тебе даже, может быть, удастся устроиться опять в хоре, и все услышат твой чудный голос, славящий господа. Прекрасное занятие для мужчины — петь в хоре, не правда ли? Да отвечай же, болван! Слышишь, что я говорю?
— Не буду я петь ни в каком хоре, — сказал Мэтью, злобно подумав про себя, что это обычная манера отца — вспоминать старое для того, чтобы поставить его, Мэта, в смешное положение.
— Блудный сын отказывается петь! Слыхано ли что-нибудь подобное! Это он-то, у которого такой чудный, чудный голос! Ну-с, мой храбрый мужчина, — продолжал он грозно, — если ты хочешь петь в угоду матери, так будешь петь мне в угоду. Будешь плясать под мою дудку! Не воображай, что можешь скрыть что-нибудь от меня. Я тебя вижу насквозь. Ты осрамил и меня, и себя. Тебе не угодно было оставаться на службе и работать, как порядочные люди, ты удрал обратно домой к своей нежной мамаше, как побитый щенок. Но не думай, что тебе это сойдет. Веди себя, как следует, или, видит бог, я с тобой разделаюсь! Понимаешь ты меня? — Он рывком встал из-за стола и устремил сверкающий взгляд на сына. — Я еще с тобой не покончил. Я еще сначала выбью у тебя дурь из головы. Предупреждаю — не попадайтесь, мне на дороге, сэр, или я вас уничтожу. Слышал?
Мэтью, видя, что отец уходит, осмелел и, раздраженный сознанием своего унижения, поднял голову, искоса посмотрел на отца и пробурчал:
— Ладно, на дороге вам попадаться не буду.
У Броуди глаза вспыхнули бешенством. Он схватил Мэта за плечо.
— Не смей смотреть на меня так, мерзавец, или я тебя пришибу на месте. И это существо носит фамилию Броуди! Вы позорите меня, сэр! Да, больше позорите, чем ваша потаскуха сестра.
Когда Мэт снова потупил глаза, Броуди продолжал тоном, в котором смешивались гнев и отвращение:
— Ужасно, что у человека благородной крови может оказаться такое отродье! Ты — первый Броуди, которого люди называют трусом, и, клянусь богом, они правы. Ты презренный трус, и мне стыдно за тебя!
Он тряхнул сына, как мешок с костями, потом разом отпустил, так что тот почти свалился на стул.
— Ты у меня смотри! От моих глаз не укроешься! — крикнул он и вышел из кухни.
После его ухода Несси и бабушка продолжали сидеть неподвижно и молча смотреть на Мэтью, но мать опустилась подле него на колени и обняла рукой его плечи.
— Ничего, Мэт! Не огорчайся, родной! Я тебя люблю, несмотря ни на что, — всхлипнула она.
Мэт сбросил ее руку. Мускулы его лица судорожно дергались под бледной кожей.
— Я ему отплачу, — прошептал он, вставая, — я с ним расквитаюсь! Если у него со мной еще не кончено, так у меня с ним тоже!
— Ты ведь не собираешься сегодня вечером уйти из дому? — с испугом воскликнула миссис Броуди. — Ты сегодня посидишь со мной, да? Я хочу, чтобы ты был подле меня.
Он покачал головой.
— Нет, — возразил он, с трудом овладев своим голосом, — я должен уйти. — Он облизал пересохшие губы. — Мне надо… надо повидать кое-кого из старых знакомых. Я сейчас ухожу. Дай мне ключ.
