Колли морщится.
— Он едва стоит на ногах. Я бы с ним даже в кино не пошел,
не то что в лес. Но если вы серьезно.., мистер Эмес, так?
— Лучше Стив. Да, серьезно.
— Хорошо. Давайте спросим у Дока, не найдется ли у него в
подвале пары ружей. Готов спорить, что ружья найдутся.
Пригнувшись, они пересекают холл. Синтия уже поворачивается,
чтобы последовать за ними, но краем глаза ловит какое-то движение. Вновь
выглядывает на улицу. Удивление уступает место отвращению, и Синтия подносит
руку ко рту, чтобы заглушить крик. Сначала она думает о том, чтобы позвать
мужчин, но потом отказывается от этой мысли. Что это изменит?
Стервятник (должно быть, это именно стервятник, хотя живого
стервятника Синтия никогда не видела, только в книжке или в кино) возникает из
дыма, поднимающегося над остатками дома Хобарта, и планирует на мостовую рядом
с телом Мэри Джексон. Отвратительная лысая шея, неуклюжие движения. Он
подбирается к трупу, оглядывает его, словно выбирая самое вкусненькое, затем
наклоняет голову и клювом отщипывает большую часть носа женщины.
Синтия закрывает глаза, пытаясь убедить себя, что это сон,
всего лишь сон. Как же ей хочется в это поверить.
Из дневника Одри Уайлер:
19 июня 1995 г.
Сегодня вечером я испугалась. Очень испугалась. В последнее
время с Сетом проблем не было, но внезапно все изменилось.
Поначалу мы не понимали, что случилось: Херб удивлялся не
меньше моего. Мы втроем пошли есть мороженое в “Милли” на площади. Поход этот —
часть нашего обычного субботнего ритуала, если Сет ведет себя хорошо (то есть
если Сет — это Сет), и он нас только радовал. А вот по возвращении, когда мы
свернули на подъездную дорожку, он начал нюхать воздух, как он это иногда
делает: поднимает голову и втягивает воздух, словно собака! Мне это ужасно не
по нутру, да и Хербу тоже. Наверное, фермеры испытывают те же чувства, когда по
радио сообщают о приближении торнадо. Я читала, что родители эпилептиков
подмечают у своих детей некие признаки, указывающие на скорый припадок:
яростное почесывание головы, обильное потовыделение, даже ковыряние в носу. У
Сета это нюхание воздуха. Только речь идет не об эпилептическом припадке. Такой
припадок я бы сочла за счастье.
Херб спросил его, в чем дело, как только увидел, что делает
Сет, но ничего от него не добился, ни единого слова. С таким же результатом
закончилась и моя попытка. Сет ничего не говорил, только нюхал и нюхал воздух.
А как только мы вылезли из машины, он зашагал как страус, не сгибая ног.
Прогулялся к песочнице, поднялся в свою комнату, спустился в подвал, и все это
в зловещем молчании. Какое-то время Херб следовал за ним, спрашивая, в чем
дело, потом сдался. Когда я разгружала посудомоечную машину, Херб вошел в
кухню, размахивая религиозным буклетом, который сунули в ящик для молока у
двери черного хода. “Аллилуйя! Да здравствует Иисус!” — воскликнул он. Херб так
мил, все время пытается развеселить меня, хотя, я знаю, ему очень нелегко. Он
стал таким бледным, меня пугает, что он быстро худеет. Началось это где-то в
январе. Херб потерял фунтов тридцать. Когда я спрашиваю его об этом, он лишь
отмахиваться.
Так или иначе, буклет — обычная баптистская галиматья. На
первой странице изображение мучающегося человека. Язык высунут, по лицу
струится пот, глаза закатились. Наверху надпись: “Представьте себе — тысячу лет
без глотка воды!” Под картинкой другая: “Добро пожаловать в ад!” Я взглянула на
последнюю страницу. Все так, баптистская церковь завета Сиона. Послание от
Старейшины. “Посмотри, — говорит Херб, — это мой папашка до того, как
причешется поутру”.
Я хотела рассмеяться, я знаю, Херб счастлив, когда смеюсь,
но не смогла! Я чувствовала, что Сет вокруг нас, буквально ощущала его
присутствие. Так случается при приближении грозы.
И тут Сет появился на кухне, хмурясь, как бывает всегда,
когда происходит некое событие, которое не предусматривалось его долгосрочными
планами. Только на кухню вошел не он, совсем не он. Сет — милейший, добрейший,
замечательный ребенок. Но в нем живет и другая личность, проявляющаяся все чаще
и чаще. Та, которая вышагивает на негнущихся ногах. Та, что нюхает воздух, как
собака.
Херб вновь спросил Сета, что случилось, что у него на уме, и
тут внезапно он, я про Херба, поднимает руку и хватает себя за нижнюю губу.
Оттягивает ее и начинает крутить. Появляется кровь. На глазах у Херба выступают
слезы, сами глаза от боли вылезают из орбит. При этом Сет, хмурясь, все смотрит
на него, как бы говоря: “Я сделаю все, что захочу, и вы не сможете меня
остановить”. Мы и не можем, но мне кажется, что иногда Сету это по силам.
— Перестань заставлять его это делать! — кричу я. —
Перестань немедленно!
Когда тот, другой, не Сет, выходит из себя, его глаза из
карих становятся черными. Такими вот глазами он смотрит на меня, и мгновенно
моя рука взлетает вверх, и я бью себя по щеке. Так сильно, что начинает
слезиться глаз.
— Заставь его остановиться, Сет, — говорю я. — Это
несправедливо. Если что-то и не так, то мы тут ни при чем. Мы даже не знаем,
что произошло.
Поначалу никакой реакции. Тот же черный взгляд. Моя рука
вновь поднимается, а затем что-то в глазах Сета меняется. Ненамного, но меняется.
Моя рука падает, а Сет поворачивается к раковине, к полкам над ней, на которых
мы держим чашки и стаканы. А на верхней — мамин подарок, хрустальные бокалы,
которые я ставлю на стол только по праздникам. Они стояли на верхней полке,
пока Сет не посмотрел на них, потому что в следующее мгновение бокалы
разлетелись на мелкие осколки, один за другим, словно тарелочки, по которым
палят на стрельбище. Когда они разлетелись, все одиннадцать, Сет повернулся ко
мне с мерзкой улыбкой, какая бывает у него, если ты скажешь или сделаешь что-то
поперек, а он тебе за это отомстит. Глаза его по-прежнему черные и какие-??о
??чень уж старые для такого юного личика.
Я заплакала. Ничего не могла с собой поделать, назвала его
плохим мальчиком и велела уйти. Улыбка исчезла. Сет не любит, когда ему велят
что-то делать. Я решила, что сейчас мои руки вновь начнут бить меня, но тут
Херб встал между нами и сказал то же самое, уйди, мол, и успокойся, а потом
возвращайся, и тогда мы попытаемся тебе помочь.
Сет ушел, но еще до того, как он пересек гостиную, я поняла,
что другой или потерял, или теряет контроль над его телом. Потому что походка
теперь у него была другая, не как у страуса (Херб называет эту походку “а-ля
Рути-робот”). Сет поднялся по лестнице, и вскоре мы услышали, как он плачет в
своей комнате.
Херб помог мне собрать осколки, а я продолжала реветь. Херб
не пытался успокоить меня или развеселить какой-нибудь шуткой. Иногда он
проявляет удивительную мудрость Когда мы все убрали (ни один из нас не
порезался, это похоже на чудо), Херб сказал, что Сет, должно быть, что-то
потерял. Я ответила, что никакой он не Шерлок Холмс, но тут же пожалела о своих
словах, обняла Херба, извинилась и сказала, что не хотела его обидеть. Херб
заверил меня, что он в этом и не сомневается, затем взял этот глупый
баптистский буклет и написал на нем: “Что будем делать?”
