Девочка спросила, рискнул бы я войти в штольню, и я ответил,
что никогда. “Причина в том, что я боюсь призраков?” — поинтересовалась она, и
я ответил, что боюсь не призраков, а новых завалов. Штольню прорубили в хрупкой
кристаллической породе, прочность которой еще уменьшили многочисленные взрывы
при вскрышных работах. Я сказал ей, что не войду в штольню, пока в ней через
каждые пять футов не установят стальную крепь. Я понятия не имел, что еще до
исхода дня окажусь в штольне. Так глубоко, что не смогу видеть солнечный свет.
Я отвел их в ангар, который служил нам и конторой, и
раздевалкой, снабдил всех касками, а потом показал всевозможные машины и
механизмы, объясняя назначение каждого.
Маленький Сет во время экскурсии почти ничего не говорил, но
его глазки ярко блестели.
Вот мы и подошли к “легкому испугу”, который стал причиной
моих сомнений и кошмарных снов (не говоря уже об угрызениях совести, а это
совсем не пустяк для мормона, который воспринимает религиозные аспекты более
чем серьезно). В тот момент для всех нас испуг был далеко не “легким”, да и
теперь, если подумать серьезно, я сильно сомневаюсь в правильности нашей
классификации степени испуга. Находясь в Перу (я искал там бокситы, когда
письмо Одри Уайлер пришло на адрес отделения “Дип эс” в Безнадеге), я неоднократно
возвращался к этому происшествию, а с десяток раз оно мне снилось.
Может, из-за жары.
В старой штольне было жарко. Мне приходилось бывать в
штольнях, обычно в них очень холодно и сыро. Я читал о том, что в шахтах
золотых приисков Южной Африки тепло, но сам этого не ощущал.
Здесь же стояла жара.
Тропическая влажная жара, как в теплице.
Но я забегаю вперед, и напрасно. Потому что хочу рассказать
все по порядку и поблагодарить Бога за то, что ничего подобного уже никогда не
повторится. В начале августа, через две недели после визита Гейринов, Китайская
шахта перестала существовать. Я не знаю почему, но произошло смещение миллионов
тонн породы, заваливших чашу карьера.
А когда я думаю, на какой короткий срок разошелся обвал с
пребыванием семьи Гейринов на дне карьера (не говоря уж о том, что компанию им
составлял мистер Аллен Саймс, знаменитый геолог), меня начинает трясти.
Старший мальчик, Джек, захотел поближе взглянуть на Мо, нашу
самую большую бурильную установку.
Она на гусеничном ходу и предназначена для проходки шурфов,
в которые потом закладывается взрывчатка. В начале семидесятых годов Мо по
праву считалась самой большой бурильной установкой, созданной на планете Земля,
и до сих пор она вызывает восторг у подростков Да и у больших дядей тоже!
Старшему Гейрину ничуть не меньше Джека хотелось познакомиться с Мо поближе. Я
полагал, что и Сет жаждет того же. В этом, правда, я ошибся.
Я показал им лесенку, по которой машинист мог подняться в
кабину Мо, расположенную на высоте сто футов. Джек спросил, можно ли подняться
по этой лесенке, но я ответил, что это слишком опасно, хотя они могут забраться
на гусеницы. Гусеницы Мо тоже поражали своими габаритами.
Каждая шириной с городскую улицу и состоит из стальных
пластин длиной в добрый ярд.
Мистер Гейрин опустил Сета на землю и вместе с Джеком
забрался на гусеницу. Я последовал за ними, дабы убедиться, что никто не упадет
и ничего не сломает.
Если б такое произошло, мне бы пришлось отвечать по закону.
Джун Гейрин отошла назад, чтобы сфотографировать нас на
гусенице. Мы, конечно, смеялись и улыбались в объектив, пока девочка не
крикнула: “Возвращайся, Сет”
Немедленно!
Нельзя туда ходить!”
Я не мог его видеть, потому что находился на гусенице и
мальчика скрывал корпус бурильной установки, но его мать я увидел.
Как и испуг на ее лице, когда она заметила, куда
направляется ее сын.
— Сет!
— завопила она.
— Немедленно вернись!
Два или три раза она повторила тот же призыв, потом бросила
фотоаппарат на землю и кинулась вперед. Тут я все понял: нечасто дорогой
“Никон” бросают как использованную одноразовую зажигалку.
С гусеницы я слетел в мгновение ока.
Просто удивительно, что при этом не упал и не сломал себе
шею. Такой же подвиг, кстати, удался и обоим Гейринам. Но тогда я как-то об
этом не думал. По правде говоря, я начисто забыл и об отце, и о сыне.
Маленький мальчик уже поднимался по склону к черному зеву
старой штольни, который находился лишь в двадцати ярдах от дна карьера. Я это
увидел и понял, что мать не успеет перехватить его. А если его не успеют
перехватить, то он залезет в штольню, как, видимо, и задумал.
Мое сердце хотело уйти в пятки, но я не позволил и вместо
этого со всех ног бросился к штольне.
Я догнал миссис Гейрин в тот момент, когда Сет достиг желтых
лент, огораживающих штольню.
На мгновение мальчуган остановился, и я даже подумал, что
дальше он не пойдет.
Я решил, что он испугается темноты, а также идущего из
штольни запаха золы, сожженного кофе и пережаренного мяса. Но он вошел, не
обращая внимания на мои истошные крики, призывающие его не делать этого.
Я велел матери мальчика не лезть в темноту, сказал, что я
сам приведу его, и попросил наказать то же самое мужу и сыну, но, разумеется,
Гейрин мне не подчинился.
Думаю, в схожей ситуации на его месте я поступил бы так же.
Я поднялся по склону и подлез под желтые ленты.
Малышу наверняка даже не пришлось нагибаться.
Я услышал слабый шум, обычно доносящийся из старых
выработок, похожий на грохот далекого водопада.
Не знаю, что он означает, однако шум этот мне не нравится,
никогда не нравился.
Голос призраков.
Но в тот день я услышал и другой звук: легкое потрескивание.
Вот оно понравилось мне еще меньше.
Когда я заглядывал в штольню раньше, после того, как ее
обнаружили, звука этого не было, но я знал, что он свидетельствует о
динамических процессах, идущих в хрупкой породе, в которой пробита штольня.
Этот звук в старину предупреждал шахтеров, что в штольню входить нельзя, так
как она может обвалиться в любую минуту. Полагаю, что китайцы, работавшие в
Рэттлснейк в 1858 году, или не знали значения этого звука, или им приказали не
обращать на него внимания.
На первом же шаге я поскользнулся и упал на одно колено.
