— Больше ни слова, Дэйви, — прервал его маленький пекарь. — Теперь ты член семьи. — Он улыбнулся. — Во всяком случае, почти.
Когда отец вышел из комнаты, подошла Мэри и, опустившись на пол рядом с креслом, крепко обхватила колено Мори.
— Никогда больше не говори, что ты обуза, Дэйви. Что, по-твоему, было бы со мной, если бы я тебя не выходила?
На его глаза навернулись слезы, он был все еще слаб.
— Какая же замечательная жена из тебя получится, Мэри. Не думай, что я не замечал всего, что ты делала.
Вскоре он начал выходить из дома, прогуливаться с Мэри по площади, сначала медленно, потом быстрее. Наконец он объявил, что здоров и хочет начать поиски временной работы, которая даст ему возможность продержаться ближайшие несколько месяцев. У него все еще покалывало в груди, не давая покоя, но об этом он умолчал. Пожаловаться сейчас означало проявить неблагодарность, а ведь эти люди столько для него сделали. Однако в следующий понедельник, когда он приехал на поезде в Уинтон, чтобы оставить свое имя в агентстве занятости медицинских работников, сильная боль вновь пронзила его, и он решил заглянуть в свое старое отделение — пусть его осмотрит Драммонд.
В Ардфиллан он вернулся поздно, и Мэри, которая обслуживала покупательницу в лавке, сразу уловила на его лице уныние. Едва освободившись, она подошла к нему и заглянула в глаза.
— Не повезло, Дэйви?
Он хотел улыбнуться, но попытка не удалась.
— По правде говоря, я так и не добрался до агентства.
— Что случилось, дорогой? — быстро спросила Мэри, понимая, что он явно темнит.
В эту секунду звякнул колокольчик на входной двери и вошел ребенок, чтобы купить сладкого печенья. Мори замолчал, радуясь паузе. Сколько же неудобств он им всем доставил, а теперь еще и это — что они о нем подумают!
— Итак, Дэйви? — Она повернулась к нему.
— Это трудно объяснить, Мэри… — робко начал он. — Расскажу обо всем наверху.
Как раз подошло время закрывать лавку. Мэри поспешно опустила жалюзи, выключила свет и проследовала за ним в дом. Там уже сидели отец и тетушка Минни. Он не знал, с чего начать, но ничего не оставалось, как открыть причину своего визита в больницу. Опершись локтями в колени, он не отрывал взгляда от пола…
— И вот, когда я туда добрался, профессор Драммонд сделал мне рентген… Оказалось, что левое легкое у меня поражено плевритом.
— Плеврит!
— Очаг небольшой, — сказал Мори, не упомянув слова Драммонда, настойчиво утверждавшего, что если запустить болезнь, то может начаться туберкулез. Стараясь говорить бодро, он добавил: — Но видимо, о замещении теперь придется забыть.
— Что же в таком случае делать? — спросил Дуглас, совсем скиснув; его дочь тем временем отмалчивалась, крепко сжимая руки.
— Ну… я мог бы пожить за городом… где-нибудь неподалеку отсюда…
— Нет, Дэйви, — нервно вмешалась Мэри, — ты нас не оставишь. Мы будем заботиться о тебе здесь.
Он уныло посмотрел на нее.
— Обременять вас еще два месяца? Невозможно, Мэри. Разве я могу болтаться здесь без дела, быть такой обузой… и это после всех хлопот, что я вам доставил? Я… я найду работу на какой-нибудь ферме.
— Ни один фермер в здравом уме не наймет больного работника, — сказал Дуглас. — Наверняка тот доктор… профессор посоветовал тебе что-то определенное.
Наступила пауза. Мори поднял голову.
— Если настаиваете… Драммонд действительно сказал, что мне необходимо морское путешествие… в качестве корабельного врача, разумеется… Он даже настоял на том, чтобы позвонить в пароходство Киннэрд… там у него есть знакомый…
Теперь пауза затянулась. Наконец пекарь произнес:
— Ну вот, хоть какой-то толк. А ведь речь идет о здоровье, парень… Это самое важное. Мы с радостью оставили бы тебя здесь. Но разве ты пошел бы на поправку? Ведь скоро зима. Нет-нет. Профессор дал разумный совет. Ему удалось договориться о тебе?
Мори неохотно кивнул.
— Есть один корабль — «Пиндари», отходит на следующей неделе из Фирт-оф-Клайд… в Калькутту… туда и обратно — семь недель.
И опять нависла пауза, затем Дуглас подытожил:
— Путешествие в Индию. Там ты погреешься на солнышке.
— Хотите ехать? — поинтересовалась тетушка.
— Черт возьми, нет… Простите, тетушка Минни. Я меньше всего этого хочу. Только если я все-таки должен поехать, то жалованье хорошее, девяносто фунтов за все про все. Мы смогли бы, Мэри, обставить на эти деньги наш домик.
Весь вечер шло обсуждение, и наконец решение приняли. Несмотря на расхождение мнений, все, даже Мэри, склонились к простому аргументу пекаря: здоровье — прежде всего.
— Какой от тебя будет прок всем — Мэри, самому тебе, Гленберну, — если ты не поправишься? Ты должен ехать, парень, вот и весь сказ.
В следующий вторник он вместе с Мэри пересек Гринок. День выдался ветреный и дождливый. Мори выглядел неважно, да и чувствовал себя скверно. Необходимость расставания давила тяжким грузом. Мэри тоже переживала, хотя и храбрилась, решив не поддаваться отчаянию. В раздутой ветром твидовой шапочке, в застегнутом на все пуговицы плаще, она глядела бодро, но на лице ее словно застыла маска. «Пиндари», который пришел ночью из Ливерпуля, чтобы забрать груз шерстяных тканей и оборудования, стоял на приколе в устье, скрытый надвигающимся туманом. Ветер, разгулявшийся в доках, буквально сбивал с ног, но Мэри настояла, что дойдет до конца пристани, чтобы проводить его и помочь нести чемодан. Так они и шли рядом, вместе держа ручку старого кожаного чемодана. Обслуживающий судно катер подскакивал на волнах внизу, ударяясь о пристань, пока они крепко обнимались под серым хмурым небом. Дождь, как слезы, бежал по ее холодным щекам, но губы оставались теплыми. У него щемило сердце, он не мог с ней расстаться.
— Я, пожалуй, рискну и останусь, Мэри. Бог свидетель, как я не хочу уезжать.
— Но ты должен, дорогой, ради нас обоих. Я буду тебе писать… и считать каждую минуту, покаты ко мне не вернешься. — И прежде чем отстраниться и пуститься бегом обратно по пристани, Мэри вынула из кармана плаща маленький сверток и сунула ему в руку. — Это тебе, чтобы ты меня не забыл, Дэйви.
В каюте катера, вздымавшегося на волнах, по дороге к кораблю, он снял обертку и рассмотрел подарок. Это был старый тонкий золотой медальон, меньше флорина, когда-то принадлежавший ее матери. Внутри Мэри поместила свою маленькую фотокарточку, во второй половинке — тщательно засушенный бутон колокольчика, из тех, что он собрал для нее в Гэрсее.
Глава IX
Он вскарабкался по шатким сходням на борт корабля. Товары из Уинтона уже погрузили; ему едва хватило времени доложиться капитану, как подошли буксиры, и корабль начал осторожно продвигаться вдоль Фирта. Мори вышел на палубу, попытался разглядеть сквозь туман береговую линию: где-то там стояла Мэри и наблюдала за отплытием призрачного корабля. Сердце его наполняли печаль и любовь. Народу на палубе было немного — он знал, что в Тилбери они подберут основную массу пассажиров, — а сырость, пустота и капель с пиллерсов лишь усилили его меланхолию. Унылый низкий гудок сирены, предупреждавший суда о тумане, почему-то вызвал у него дурное предчувствие. Туман все сгущался, полностью скрывая берег, и Мори отправился вниз на поиски своей каюты.
