— Берите чашку, — скомандовал Коллинс.
Артур нагнулся и взял в руки чашку. Надзиратель Коллинс наблюдал за ним. Он с самого начала сильно невзлюбил Артура за то, что Артур хорошо воспитан, образован, что он джентльмен. Но была и другая причина. Её-то Коллинс и принялся медленно излагать:
— Смотрю я на вас, господин уклоняющийся. Терпеть не могу таких, как вы. Я сразу же вас заприметил, в ту минуту, как вы вошли. У меня, видите ли, сын в окопах. Этим многое объясняется, — не так ли? И этим объясняется то, что вы сейчас съедите свой завтрак. Ешьте, господин уклоняющийся!
Артур начал есть похлёбку. Он проглотил половину жидкой массы и сказал страдальческим голосом: «Не могу!» И в тот же миг его стошнило на сапоги Коллинса. Коллинс побагровел. Он подумал, что Артур нарочно выплюнул похлёбку на его сапоги. Не задумываясь, он нанёс Артуру страшный удар в лицо.
Артур побелел как бумага. Он смотрел на надзирателя мученическим взглядом.
— Вы не имеете права, — сказал он, болезненно задыхаясь. — Я пожалуюсь на вас за то, что вы меня ударили.
— Вот как, пожалуетесь? — фыркнул Коллинс, вздёрнув губу до последнего предела. — Так за одно уж пожалуйтесь и на это.
Он что есть силы размахнулся и ударом кулака свалил Артура наземь.
Артур упал на бетонный пол камеры и лежал неподвижно. Он слабо застонал, и при этом звуке Коллинс, подумав о сыне в окопах, злобно усмехнулся. Он обтёр свои испачканные рвотой сапоги о куртку Артура и, все ещё скаля зубы, вышел из камеры. Ключ со скрипом повернулся в замке.
XIII
В тот день, когда Артур лежал без чувств в луже рвоты на цементном полу камеры, Джо Гоулен сидел в Центральной гостинице Тайнкасла перед тарелкой с устрицами. Среди других прелестей Джо недавно открыл устрицы. Занятная штука эти устрицы, занятная во всех отношениях, а особенно любопытно, что их можно съесть такое количество! Джо мог без всякого усилия одолеть полторы дюжины, когда у него бывало подходящее настроение, а оно у него бывало постоянно. И, ей-богу, они очень вкусны с лимонным соком и соусом Табаско, а лучше всего — крупные и жирные.
Некоторые вещи, например мясо и цыплят, теперь труднее стало доставать, а вот устриц, когда наступал их сезон, люди опытные всегда могли получить в Центральной. Впрочем, он, Джо, мог достать здесь всё, что угодно. Он заглядывал в Центральную так часто, что стал здесь своим человеком, все увивались вокруг него, и даже старший официант, старый Сью (звали его, собственно, Сьючерд, но Джо обращался со всеми запанибрата и фамильярно сокращал имена) — старый Сью прибегал на его зов быстрее всех других.
— Почему вы не купите себе несколько Крокерских и Диксоновских? — спросил Джо, так, между прочим, у старика Сью несколько месяцев тому назад. — Не делайте испуганных глаз, я знаю, что вы спекуляциями не занимаетесь, семейный человек и всё такое, — не так ли, Сью? Но это совсем другое дело, и вам бы следовало, просто так, для забавы, купить себе сотенку этих акций.
Через неделю Сью подстерёг Джо у входа в ресторан, чтобы подобострастно, чуть не на коленях, поблагодарить его за совет, и усадил его за лучший столик в ресторане.
— Ну, пустяки, Сью, не стоит благодарности. И сколько вы заработали на этом деле? Шестьдесят фунтов? Пригодится на сигары, — а, Сью? Ха-ха-ха! Отлично, отлично, вы мне услужите, я — вам. Понимаете?
«Деньги! — думал Джо, поддёв последнюю устрицу и ловко отправляя её в рот. — За деньги все можно достать». — Пока лакей убирал раковины и ходил за бифштексом, Джо весело оглядывал зал ресторана. Ресторан Центральной в последнее время напоминал модный курорт. Даже по воскресеньям он бывал битком набит, здесь собирались все преуспевающие люди, дельцы, умевшие ловить самую крупную рыбу в мутной воде. Джо был уже знаком с большинством из них: с Бингамом и Ховардом, членами Комитета снабжения армии, со Снэгом, адвокатом, с Инграмом, совладельцем пивоваренного завода «Инграм и Тугуд», Вэйнратом, столь нашумевшим на Тайнкаслской бирже, и Пеннингтоном, специальностью которого было производство «синтетического варенья». Джо заводил связи осмотрительно. Он искал людей с деньгами, всех тех, кто мог быть ему полезен. Личные симпатии здесь никакой роли не играли, он поддерживал знакомство лишь с теми, кто мог помочь ему выдвинуться. И благодаря своей внешней сердечности и уменью сходиться с людьми, он пролезал повсюду и слыл отличнейшим малым.
Два человека у окна привлекли его внимание. Он кивнул им, и каждый из них в ответ помахал ему рукой. Джо усмехнулся с тайным удовлетворением. Способная парочка эти Босток и Стокс, — да, оба умеют обделывать делишки. Босток — это сапоги, до войны у него было небольшое предприятие, маленькая фабрика в Ист-Таун, доставшаяся ему по наследству. Но за полтора года войны Босток сумел обеспечить себя целой пачкой договоров на военные поставки. Дело тут, конечно, не в договорах, хоть они и выгодны. Дело в сапогах. В сапогах, которые поставлял Босток, не было ни дюйма кожи. Ни единого жалкого дюйма! Босток сам проговорился ему об этом как-то вечером в «Каунти», когда чуточку подвыпил. Он употреблял вместо кожи особый сорт коры, за непрочность которой можно было поручиться.
— Но дело-то в том, — слезливо объяснял Босток, — что сапоги большей частью переживают тех бедняг, которым они выдаются. Какая жалость! О боже, скажи, Джо, ну не печально ли это? — хныкал пьяный Босток в припадке патриотической скорби, пролив слезу в своё шампанское.
Стокс торговал готовым платьем. За последние несколько месяцев он откупил все помещения над своей мастерской и теперь мог в разговорах упоминать «о своей фабрике». Стокс был величайший патриот во всём Крокерстаунском районе: он постоянно твердил о «государственных нуждах», заставлял своих мастериц работать сверхурочно без оплаты, не давал им обеденного перерыва, держал их и по воскресеньям часто до восьми часов вечера. Большую часть работы он отдавал «на дом», по соседним квартирам. За шитьё пары брюк платил семь пенсов, за полное военное обмундирование — один шиллинг шесть пенсов. Рубашки хаки он отдавал шить по два шиллинга за дюжину и вычитал из этих денег по два и три четверти пенса за катушку ниток. Солдатские штаны отдавал в окончательную отделку по одному с четвертью пенса за пару, за тёплые набрюшники платил женщинам по восьми пенсов за дюжину, с их нитками и иголками. А сколько же он наживал? Джо даже облизнулся от зависти. Взять хотя бы эти набрюшники. Джо было доподлинно известно, что некто «повыше» откупал их у Стокса по восемнадцати шиллингов за дюжину. А Стоксу они обходились всего по два шиллинга десять пенсов дюжина! Замечательно! Правда, кто-то из этих скотов-социалистов добился, чтобы Стокс платил работавшим на него «квартирникам» на круг по пенсу в час, а в Совете тем же социалистом был поднят вопрос о «потогонной системе» на фабрике Стокса. «Ба! — подумал Джо. — Потогонная система, скажите, пожалуйста! Что, разве эти женщины не дрались из-за работы у Стокса? Охотниц сколько угодно, — стоит хотя бы взглянуть на оборванные толпы, стоящие в очереди за маргарином! Надо же учесть, что у нас война!»
