Да, она жила в Лондоне. Странно ей было очутиться в этом мощном центре империи, который всегда издали ошеломлял и пугал её. Впрочем, что ж тут такого странного? Ричард умер, «Нептун» продан, восстановлен и пущен в ход фирмой «Моусон, Гоулен и К°». «Холма», увы, также больше нет. Его избрал своей резиденцией мистер Гоулен и, по слухам, тратил огромные суммы на перестройку дома и на сад. О боже, о боже! Тётя Кэрри вздрогнула при мысли о том, что её грядок со спаржей коснутся неумелые руки. Как можно было примириться со всеми этими переменами и оставаться в Слискэйле? Да её и не приглашали остаться. Артур, поступивший на место помощника смотрителя в «Нептуне», был всегда мрачен и угрюм и не предложил ей поселиться с ним в маленьком домике. снятом им на Хедли-род. Никогда она не забудет ту ужасную ночь, когда он воротился из Тайнкасла пьяный и резко предупредил её, что ей теперь придётся «устраиваться как знает». Бедный Артур! Он не подозревал, как больно его слова задели её. Но не потому, чтоб она стремилась остаться в сфере своего прежнего величия и быть предметом тягостного сострадания. Ей только шестьдесят четыре года. У неё сто двадцать фунтов годового дохода. Это давало независимость, — и Лондон, город интеллекта и культуры, ждал её. Замирая перед собственной отчаянной смелостью, она, однако, все это обдумала со своей обычной обстоятельностью. В Лондоне она будет подле Хильды, которая в последнее время добра к ней, и недалеко от Грэйс, которая всегда к кей хорошо относилась.
«Милая Грэйс, — думала тётя Кэрри, — всё такая же простодушная, и нетребовательная, и бедная, живёт беззаботно со своим мужем и выводком ребят, не гонясь за деньгами и всякими материальными благами, счастливая, — да, счастливая и здоровая». Тётушка намеревалась каждый год непременно проводить месяц-другой в Барнхэме. Наконец, имелась ещё Лаура. Лаура Миллингтон, которая все эти годы жила со своим инвалидом-мужем в Борнмаусе. Разумеется, надо будет съездить и к Лауре. Вообще, тётя Кэрри рисовала себе радужные перспективы жизни в Южной Англии. Последние тридцать лет жизни она провела главным образом у постели больных Гарриэт и Ричарда. Может быть, в глубине души тётушка и устала немного ходить за больными и сменять им испачканное бельё.
Из кварталов Лондона её, естественно, привлекал больше всего Бейсуотер. Никто не знал лучше тёти Кэрри, что Бейсуотер «видел, лучшие времена», а она ведь несколько гордилась тем, что тоже знавала эти лучшие времена.
Остатки аристократического величия Бейсуотера будили сентиментальный отзвук в её сердце и заставляли её склонять голову со смирением, не лишённым приятности. К тому же Линден-Плэйс было такое подходящее место: весною деревья здесь зеленели так нежно и пленительно на фоне линяло-жёлтой штукатурки старых домов, а улица одним концом упиралась в церковь, которая создавала должную атмосферу и приносила сердцу утешение. Тётушка Кэрри в последнее время стала ещё набожнее, и утренние и вечерние службы в церкви св. Филиппа, которые она усердно посещала, часто исторгали из её глаз сладостные слезы. С колокольни летел ввысь чистый и тонкий звон колоколов, на улице весело кричал развозчик молока, и из нижних этажей разносился запах жарившейся баранины. Дом миссис Гиттинс, № 104, в котором после тщательного обследования тётушка Кэрри выбрала гебе комнату, имел в высшей степени почтенный вид, и ванна была всегда чистая, хотя эмаль во многих местах треснула и откололась. Опустив в щель автоматической газовой колонки монету в два пенса, вы получали отлично нагретую воду, и, как и полагается в приличных домах, стирка в ванной комнате, была строго запрещена. Население дома миссис Гиттинс состояло исключительно из пожилых дам, если не считать одного молодого индуса, студента-юриста. Но даже и он, несмотря на то, что был цветнокожий, соблюдал в ванной безупречную чистоту.
Думая о многочисленных удобствах своего жилища, тётя Кэрри отвернулась от окна и обозрела комнату. Здесь она чувствовала себя уютно, окружённая всеми своими вещами, своими сокровищами. Какое счастье, что она никогда в жизни ничего не выбрасывала! Теперь комната вся обставлена и украшена дорогими её сердцу вещами. На столе — модель швейцарского шале, которую Гарриэт привезла ей из Люцерна сорок лет тому назад; резьба чудесная, а внутри — крошечные коровки. И подумать только, что однажды она чуть не отослала эту модель на благотворительный базар в Сент-Джемсе! А вот на ручке звонка, над мраморной полкой камина, висят три открытки, которые Артур прислал ей когда-то из Булони и которые она много лет тому назад сама вставила в картонные рамочки. Ей всегда нравились эти открытки, на них такие весёлые краски, ну и, конечно, иностранные марки, которые так и остались на оборотной стороне, со временем могут иметь некоторую ценность. А на другой стене — её собственная работа, выжигание по дереву, сделанное для дорогой Гарриэт четырнадцать лет тому назад. Очень хороши стихи, которые начинаются так: «Великий день, когда впервые ты узрела свет», и выжигание: ведь, она в своё время считалась мастерицей в этом деле.
Все здесь, все решительно: её безделушки, фотографии, альбом на столике, сервиз госсовского фарфора, пожелтевший глобус, сохранившийся с её школьных дней, большая раковина, которая всегда стояла рядом с глобусом, принадлежности для игры в солитёр, среди которых не хватало одного стеклянного шарика, потерянного Артуром, когда ему было семь лет, — о, как она перепугалась тогда, боясь, не проглотил ли он шарик! Перочистка, соединённая с клякс-папиром, придворный адрес-календарь и географический справочник 1907 года. Она сберегла даже плетёную хлопушку для мух, которую купила для Ричарда в последние дни его жизни.
Эта комната была как бы отображением всей жизни тётушки Кэрри, и в ней тётушка не жаловалась на судьбу. Нет, здесь она вспоминала все её милости и вспоминала с благодарностью.
Однако пора было идти на прогулку. Она подошла к квадратному зеркальцу, надела перед ним шляпу. Шляпа была куплена семь лет тому назад и, пожалуй, немножко вылиняла за это время, а перо немного отвисло. Но всё же отличная шляпа. Натянув перчатки, тётушка взяла под мышку туго свёрнутый зонтик так, как держат ружьё. В последний раз оглядела комнату: полхлеба и кувшинчик молока аккуратно убраны на полку; рядом — оставшиеся со вчерашнего дня томаты, жестянка с какао, прикрытая, чтобы не отсырела, заботливо выключенная газовая горелка, окно, открытое ровно настолько, чтобы проветривалась комната, нигде ни единой брошенной спички, всюду чистота и порядок. Удовлетворённая осмотром, тётя Кэрри вышла с гордо поднятой головой.
Она гуляла по Линден-Плэйс и Вестборн-Гров, рассматривая витрины магазинов и любуясь многими из выставленных вещей. Потом в конце Вестборн-Гров зашла к Меррету с деловым видом постоянной покупательницы. Магазин у Меррета чудесный, это лучший из больших универсальных магазинов, здесь можно ходить и любоваться всем, решительно всем. С полчаса тётя Кэрри бродила по отделениям магазина, склонив набок голову в старомодной чёрной шляпе, разглядывая все, и даже раза два останавливалась и справлялась о цене. Продавцы были относительно вежливы, и это было тем более приятно, что покупки тёти Кэрри у Меррета не достигали больших размеров. Её материальное благосостояние, выражавшееся в ста двадцати фунтах годового дохода, было вполне прочно, тем не менее факт оставался фактом: безрассудных трат она себе позволять не могла.
