— Я не знала, что вы здесь, — сказала она, нахмурив брови. — Я пришла только взять ноты.
Её хмурое лицо тучей врезалось в ясное небо его счастья. Салли всегда разговаривала с ним как-то странно, отрывисто, язвительно, с упорной неприязнью. Чувствовалось тайное недовольство им, инстинктивное желание задеть его побольнее. И Дэвиду вдруг захотелось наладить хорошие отношения с Салли теперь, когда он так счастлив, когда он женится на её сестре. Повинуясь этому внезапному побуждению, он сказал:
— Почему вы так смотрите на меня, Салли? Я вам противен?
Девочка спокойно посмотрела ему в глаза. На ней было старое синее платье, в котором она в прошлом году ходила в школу. Волосы её сильно растрепались.
— Вы мне не противны, — сказала она, на этот раз без тени своей обычной недетской заносчивости.
Дэвид видел, что она говорит правду. Он улыбнулся.
— Но вы всегда так… так кисло на меня поглядываете.
Она возразила с необычной серьёзностью:
— Вы знаете, где найти сахар, если вам он нужен. — И, опустив глаза, резко повернулась и вышла из комнаты.
Разминувшись с Салли в дверях, вплыла Дженни.
— Что эта маленькая злючка сказала тебе? — И, не дожидаясь ответа, она с уверенностью собственницы взяла Дэвида под руку, слегка прижавшись к нему. — Ну, пойдём, милый. Мне до смерти хочется поскорее обо всём, обо всём поговорить.
Она была весела теперь, да, весела, как птица. А почему бы и нет? Ведь у неё были все основания радоваться: был жених, не просто «кавалер», а настоящий жених и с аттестатом учителя! Чудесно иметь жениха-учителя. Она избавится от Слэттери и от Скоттсвуд-род тоже. Она покажет им всем, покажет и Джо! Всем назло они с Дэвидом будут венчаться в церкви, и о венчании объявят в газете. Она всегда мечтала венчаться в церкви. А теперь надо подумать, как ей одеться к венцу. Она оденется просто, но мило… О да, мило…
Воротясь с прогулки, Дэвид написал Баррасу («только для того, чтобы доставить удовольствие Дженни»). Через неделю получился ответ, в котором ему предлагали место младшего преподавателя в городской школе в Слискэйле на Нью-Бетель-стрит. Дэвид показал это письмо Дженни, ожидая, что она скажет. Рассудок боролся в нём с безоглядностью любви, он думал о родителях, о своей карьере. Дженни обхватила руками его шею:
— О Дэвид, милый, — всхлипнула она, — ведь это великолепно, так великолепно, что я и слов не нахожу. Ну, разве ты не рад, что я тебя заставила написать? Разве это не чудесно?
Держа её в объятиях, прильнув губами к её губам, закрыв глаза, всё больше и больше пьянея, он чувствовал, что она права: это, и в самом деле чудесно.
XVI
В это утро, даже ещё до прибытия телеграммы на имя отца, Артур ощущал какой-то особенный подъём духа. Он проснулся с этим ощущением. С той минуты, как он открыл глаза и увидел в окно квадрат голубого неба, он почувствовал, что жизнь прекрасна, полна солнечного света, и надежд, и сил. Конечно, не всегда он просыпался в таком настроении. Иногда по утрам не бывало солнца, предстоял день уныния, какого-то мрачного застоя души, неприятного сознания своих недостатков.
Отчего он сегодня чувствовал себя таким счастливым? Это было так же необъяснимо, как и его печальные настроения. Предчувствие утренней телеграммы? Или мысль, что он увидит сегодня Гетти? Вернее всего — радостное сознание, что он совершенствуется нравственно, потому что, лёжа в постели с закинутыми за голосу руками, блаженно потягиваясь всем своим длинным и тонким восемнадцатилетним телом, он первым делом подумал: «А я-таки не ел вчера землянику!»
Разумеется, земляника сама по себе — ничто, хоть он и очень любит её. Она только символ, она помогла ему доказать себе собственную твёрдость. С лёгкой улыбкой он снова перебрал все в памяти. Вчерашний ужин, тётю Кэролайн, которая, как всегда, склонив голову набок, что-то приговаривала, раскладывая из вазы по тарелкам сочную землянику их собственных парников, — редкое лакомство за пуританским столом Баррасов. Да, и ещё сливки — он чуть не забыл о большом серебряном кувшине жёлтых сливок. Ничего Артур так не любил, как землянику со сливками. «Теперь тебе, Артур» — сказала тётя Кэролайн, готовясь положить ему щедрую порцию земляники. А он поспешно: «Нет, спасибо, тётя Кэрри. Я сегодня не хочу земляники». — «Но, Артур!» — в голосе тётушки удивление, даже растерянность. Холодный взгляд отца сразу же останавливается на нём. Тётя Кэрри начинает снова: «Разве ты не здоров, Артур, милый?» — Он смеётся: «Совершенно здоров, тётя Кэрри, просто мне что-то не хочется сегодня земляники». — И сидел, глотая слюну, и смотрел, как все ели землянику.
Вот это путь к самовоспитанию, — мелочь, может быть, но в книге сказано, что за мелкими следуют большие дела. Да, сегодня он доволен собой. «Я бы очень желала, чтобы у Артура был более сильный характер». Это ворчливое замечание матери, подслушанное им, когда он проходил по коридору мимо. её комнаты, и на много месяцев запечатлевшееся в его мозгу, теперь, когда он ответил на него своим отказом от земляники, больше не мучило его.
Он вскочил с постели, — ведь нехорошо так лежать и праздно мечтать, — энергично проделал гимнастику перед открытым окном, помчался в ванную и принял холодную ванну: действительно холодную, не думайте, он не разбавил эту ледяную купель ни единой каплей из горячего крана. Потом Артур, сияя, вернулся к себе в комнату и надел рабочий костюм. Во время одевания глаза его были набожно устремлены на плакат, висевший на стене против кровати. Плакат большими жирными буквами возвещал: «Я хочу!», а пониже этой была вторая надпись: «Смотри прямо, в глаза каждому».
Он зашнуровал, наконец, башмаки — толстые башмаки, которые надел сегодня для того, чтобы спуститься в них в шахту. Теперь он совсем готов. Отперев ящик стола, он достал оттуда небольшую красную книжку: «Как излечиться от самомнения», — одну из серии, выходившей под общим заголовком «Воля и поступки», — и с серьёзным видом присел на край кровати, чтобы почитать. Он всегда прочитывал одну главу утром, до первого завтрака, когда (как утверждала книга) ум наиболее восприимчив. И он предпочитал читать у себя в комнате, в уединении: эти красные книжечки были его ревниво охраняемой тайной.
Где-то, за пределами его внимания, слышалось движение в доме: медленные шаги тётушки Кэрри в спальне матери, смех Грэйс, пробежавшей в ванную, глухой, сердитый стук над головой из комнаты Хильды, неохотно поднимавшейся с постели навстречу дню. Отец встал уже с час назад. Раннее вставание было частью его программы, привычной для всех, неизменной, никогда не возбуждавшей вопросов.
Артур прочёл: «Человеческая воля способна управлять не только судьбой одного человека, но и судьбами многих. Эта способность ума приказывать или запрещать тот или иной поступок, эта способность определять, который из двух путей должен быть нами избран, может оказывать влияние не только на нашу собственную жизнь, но и на жизнь многих других людей».
Он на минуту перестал читать. Как верно! Уже хотя бы ради этого следует воспитывать в себе волю, — не ради того, чтобы владеть собой, а во имя этого широкого, всеобъемлющего влияния на окружающих. Артуру хотелось быть человеком сильным, решительным, с большим самообладанием. Он знал свои недостатки, свою врождённую застенчивость и неуклюжесть, склонность копаться в себе, а главное — неисправимую мечтательность.
