XI
Когда законопроект
[21]
Дерби вошёл в силу, отношения между Артуром и его отцом стали уже невыносимыми, перешли в стадию нескрываемой враждебности. Артур числился в официальных списках, но несмотря на то, что он после утверждения нового закона получил повестку, он не зарегистрировался. Его неявка пока не вызвала никаких последствий. Дома он приходил в столовую, когда уже там никого не было, по возможности избегал встречи с отцом, а в «Нептуне» проводил большую часть времени под землёй, приходя рано и спускаясь в шахту с Гудспетом до прихода отца. Но, несмотря на все предосторожности, ему не удавалось совершенно уклониться от неизбежных встреч, полных напряжённой вражды и вызывавших столкновения. Когда Артур в конце рабочего дня приходил в контору, грязный и утомлённый, Баррас делал вид, будто очень занят делом и не замечает его, совершенно недвусмысленно давая понять Артуру, что на руднике в нём очень мало нуждаются. Через некоторое время он поднимал голову от вороха бумаг и, словно только что увидев Артура, хмурил брови, как будто хотел сказать: «А, ты здесь, все ещё здесь?» И когда Артур молча отворачивался, Баррас следил за ним, закипая гневом, и начинал быстро барабанить пальцами по столу, багровея от обиды и сильного гнева.
Артур видел, что отцу тягостно его присутствие на руднике. В начале января он был вынужден заявить отцу о плохом качестве деревянных подпорок в «Файв-Квотерс». Баррас сразу вспыхнул:
— Занимайся своим делом и предоставь мне заниматься моим. Когда мне понадобится твой совет, я обращусь к тебе.
Артур ничего не ответил. Он знал, что стойки никуда не годятся, что часть их уже успела погнить снизу. Его ужасало качество материалов, которые приобретал отец. Цены на уголь росли, добыча шла с лихорадочной спешкой и деньги так и текли в карманы владельца «Нептуна». А между тем, несмотря на то, что первая катастрофа в шахте могла бы быть Баррасу уроком, он не расходовал ни гроша на то, чтобы создать лучшие и более безопасные условия работы в шахтах.
В вечер того самого дня, когда у них произошёл разговор о стойках, в тайнкаслской газете «Аргус» появилось сообщение крупным шрифтом о том, что утверждён закон о воинской повинности.
Прочитав это известие, Баррас не мог скрыть своего удовольствия.
— Вот будет встряска для тех, кто уклонялся! — объявил он, сидя во главе стола. — Давно пора пересмотреть списки. Слишком много есть таких, которые, празднуя труса, окопались в тылу как «незаменимые». — Он отрывисто и торжествующе засмеялся. — Этот закон заставит их призадуматься.
Это было за ужином, в один из тех редких дней, когда Артур присутствовал в столовой, и, хотя Баррас со своими замечаниями обращался к тётушке Кэрри, яд в них предназначался для Артура.
— Попросту скандально, Кэролайн, — продолжал он громко, — что такое количество здоровых молодых людей, которым следовало бы сражаться за своё отечество, уклоняется от этого. Они до сих пор укрывались в разных учреждениях, где в них не нуждаются. Они не желали понять намёков и вступить в армию. Что же, клянусь душой, давно пора подтолкнуть их туда хорошим пинком.
— Да, Ричард, — прошептала тётя Кэрри, бросив трепетный взгляд на Артура, не поднимавшего глаз от тарелки.
— Я знал, что рано или поздно так будет, — продолжал Баррас тем же тоном. — И не сомневаюсь, что мне придётся принять участие в этом деле. Между нами говоря, меня уже пригласили заседать в местном Трибунале.
— Трибунале, Ричард?! — пробормотала, запинаясь тётя Кэрри.
— Да, разумеется, — подтвердил Ричард, старательно избегая взгляда Артура. — И я не потерплю никаких глупостей, будьте уверены. Теперь дело уже, наконец, приняло серьёзный оборот, и чем скорее все они это поймут, тем лучше для них. Только на днях мы говорили об этом с Гетти. Она тоже глубоко убеждена, что пора расшевелить лентяев и вытащить их из их убежищ.
Артур медленно поднял глаза и посмотрел на отца. Баррас был в новом сером костюме, с цветком в петлице. За последнее время он сшил себе множество новых костюмов, гораздо элегантнее, чем его прежние (Артур подозревал, что он переменил портного), и завёл привычку постоянно носить цветок в петлице, — обыкновенно это бывала ярко-розовая гвоздика, сорванная в оранжерее. Он имел чересчур щеголеватый вид, глаза у него блестели, он постоянно был в каком-то непонятном возбуждении.
— Вот увидите, Кэролайн, — усмехнулся он с громадным удовлетворением, — как все побегут под знамёна, как только начнут действовать Трибуналы.
Наступило молчание, во время которого тётушка Кэрри, охваченная тревогой, бросала робкие взгляды то на отца, то на сына. Затем Баррас посмотрел на часы: обычный жест.
— Ну, Кэролайн, мне пора ехать. Пускай никто меня не дожидается, я вернусь, вероятно, поздно. Мы с Гетти идём в Королевский театр… Война войной, а жизнь своего требует. Сегодня идёт «Дева гор» — говорят, очень хорошая вещь, и участвует вся лондонская труппа. Гетти ужасно хочется её посмотреть.
Он встал, поправляя цветок в петлице. Затем, упорно не замечая Артура, коротким кивком простился с Кэролайн и вышел из комнаты.
Артур продолжал сидеть за столом, поразительно тихий и молчаливый. Он отлично знал, что Гетти и его отец часто проводили вместе вечера: новые костюмы, бутоньерка, поддельный блеск молодости — всё говорило об этом. Началось с миссии искупления: Артур, мол, возмутительно обошёлся с Гетти, и обязанность «загладить» это перед Гетти лежит на его отце. Артур подозревал, что их отношения зашли далеко за пределы простого «заглаживания» его ошибки. Но он не знал ничего наверное. Думая об этом, он тяжело вздохнул. Этот вздох заставил тётю Кэрри беспокойно зашевелиться.
— Ты почти ничего не ел сегодня, Артур, — шепнула она. — Почему ты не отведаешь этих пирожков?
— Я не голоден, тётя.
— Но они такие вкусные, дружок, — уговаривала она огорчённым тоном.
Он молча покачал головой, глядя на неё как бы сквозь свою боль. У него вдруг появилось желание облегчить душу, излить перед тётушкой то, что его мучило. Но он подавил в себе это желание, хорошо понимая, что это было бы бесполезно. Тётя Кэрри добрая женщина и по-своему любит его, но из-за своей робости и благоговения перед отцом она просто неспособна помочь ему.
Он встал из-за стола и вышел из столовой. В передней остановился, поникнув головой, в нерешительности. В такие минуты, как эта, его мягкая впечатлительная натура жаждала чьего-нибудь сочувствия. «Если бы Гетти была здесь!» Клубок подкатился у него к горлу. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным. Медленно пошёл наверх. Но, проходя мимо спальни матери, вдруг остановился. Невольным движением протянул он руку к двери и вошёл.
— Как ты себя чувствуешь сегодня, мама? — спросил он.
Мать резко оглянулась, лёжа на подушках с недовольно-вопросительным выражением на бледном, пухлом лице.
— У меня мигрень, — отвечала она. — А ты так меня испугал, открыв неожиданно дверь!
