Отец Чисхолм, не мог сдвинуться с места, ноги его как будто приросли к земле, он пробормотал, стараясь поддержать скорее свою веру, чем ее:
— Случись это на десять минут раньше… всех нас убило бы. Делать было нечего. Они покинули обломки, оставив их
темноте и дождю.
На следующий день ровно в три часа прибыл каноник Мили. Из-за бурливости вздувшейся от дождей реки его джонка встала на якорь в заводи, в пяти ли ниже Байтаня. Достать носилки было невозможно, было только несколько тачек с длинными, как у плуга, ручками и с цельными деревянными колесами; этими тачками со времени чумы пользовались немногие из уцелевших рикш для перевозки пассажиров.
Для Мили, как человека, облеченного высоким саном, создалось трудное положение. Но другого выбора не было. Каноник был весь забрызган грязью, ноги его свисали с тачки и болтались, так он и добрался до миссии.
Для встречи гостя сестра Клотильда, репетировала с детьми приветственную песню, дети должны были при этом махать маленькими флажками. Однако встречу пришлось отменить. Стоявший на наблюдательном посту на балконе отец Чисхолм поспешил к калитке, едва завидев Ансельма.
— Мой дорогой отец! — закричал Мили, разминая затекшие члены и сердечно сжимая обе руки Фрэнсиса. — Это мой счастливейший день за многие месяцы — снова увидеть тебя. Я говорил тебе, что непременно когда-нибудь проникну на Восток. А сейчас, когда весь мир интересуется страдающим Китаем, было просто необходимо претворить мою решимость в действие! — он резко оборвал разговор — глаза его через плечо Фрэнсиса увидели картину разрушения.
— Что такое… я не понимаю. Где же церковь?
— Ты видишь все, что от нее осталось.
— Но это же такая неприятность… ты же писал о прекрасном здании.
— Мы понесли некоторые потери, — спокойно сказал Фрэнсис.
— Ну, знаешь… это поистине непостижимо… это в высшей степени…
Фрэнсис перебил его с гостеприимной улыбкой:
— Когда ты примешь горячую ванну и переоденешься, я тебе все расскажу.
Часом позже, розовый после ванны, в новой шелковой сутане, Ансельм с обиженным выражением лица сидел, помешивая суп.
— Должен сознаться тебе, что это величайшее разочарование в моей жизни… приехать сюда, на самый край света…
Он отхлебнул суп, вытягивая к ложке пухлые поджатые губы. За эти годы Мили располнел. Теперь это был крупный, широкоплечий, преисполненный достоинства холеный мужчина, с большими подвижными руками, которые становились то дружескими, то величественно-важными, в зависимости от его желания. Кожа его по- прежнему была гладкой, а глаза по-детски ясными.
— А я так хотел отслужить торжественную мессу в твоей церкви, Фрэнсис. Должно быть, фундамент был плохо заложен.
— Вообще-то просто чудо, что он хоть как-то был заложен.
— Глупости! У тебя была уйма времени, чтобы устроиться здесь. Что я должен, скажи ради Бога, сказать им дома? — он издал короткий меланхолический смешок. — Я даже обещал прочесть им лекцию в Лондонском отделении Общества иностранных миссий — "Миссия святого Андрея, или Бог во тьме Китая". Я привез мой Цейс, чтобы сделать снимки для волшебного фонаря. Это ставит меня… всех нас… в неловкое положение…
Наступило молчание.
— Конечно, я знаю, что у тебя были трудности, — продолжал Мили, в котором досада боролась с раскаянием, — но у кого их нет? Уверяю тебя, что у нас их тоже хватает. Особенно в последнее время, когда мы разделились на два отделения… после смерти епископа Мак-Нэбба.
Отец Чисхолм замер от боли.
— Он умер?
— Да, да, старик скончался, наконец. Пневмония, в марте месяце. Но он уже сильно сдал, был страшным путаником и со странностями, для всех нас было просто облегчением, когда он скончался, очень тихо. Теперь епископом назначен отец Тэррент. Он пользуется большим успехом.
Снова возникло молчание. Отец Чисхолм поднял руку и прикрыл глаза. Рыжий Мак умер… Невыносимой болью воспоминания нахлынули на него: тот день на реке, великолепная семга: эти добрые, мудрые, проницательные глаза; теплота этих глаз, когда Фрэнсис так терзался в Холиуэлле; спокойный голос в кабинете в Тайнкасле перед его отъездом в Китай: "Не переставай бороться, Фрэнсис, за Бога и за добрую старую Шотландию".
Ансельм рассуждал, с дружеским великодушием не обращая внимания на состояние Фрэнсиса:
— Ну, полно, полно. Мы должны смотреть в лицо фактам, я полагаю. Теперь, когда я здесь, я сделаю все, что могу, чтобы облегчить твое положение. У меня большой организационный опыт. Тебе, может быть, будет небезынтересно послушать как-нибудь, как я поставил наше Общество на ноги. Своими личными просьбами в Лондоне, Ливерпуле и Тайнкасле я собрал тридцать тысяч фунтов — и это только начало.
Он улыбнулся, показывая здоровые зубы.
— Ну, не горюй так, мой дорогой друг. Я ведь не слишком строг и склонен к осуждению… Первым делом надо пригласить к обеду преподобную мать, она, кажется, толковая женщина, и устроить настоящую конференцию круглого стола.
Фрэнсис с трудом оторвался от воспоминаний о милых забытых днях.
— Преподобная мать предпочитает питаться в своем доме.
— Ты просто не приглашал ее как следует, — Мили посмотрел на худощавую фигуру Фрэнсиса с добрым дружеским сожалением. — Бедняга Фрэнсис! Не думаю, чтобы ты понимал женщин. Она придет, будь спокоен, предоставь это мне!
На следующий день Мария-Вероника действительно пришла к обеду. Ансельм был в прекрасном настроении — он великолепно отдохнул за ночь, а утро провел в деятельном осмотре миссии. После посещения школы Мили был настроен благосклонно и приветствовал преподобную мать (хотя расстался с ней пять минут назад) преувеличенно торжественно:
— Это поистине большая честь для нас, преподобная мать. Стаканчик хереса? Нет? А он отличный, уверяю вас… это амонтильядо, — он излучал улыбки. — Может быть, его немного растрясло в дороге, поскольку я привез его из дома… но аромат, подаренный ему Испанией, отрицать не приходится.
Они уселись за стол.
— Ну, Фрэнсис, чем ты нас угостишь? Надеюсь, что никаких тайн китайской кухни, вроде супа из птичьих гнезд или пюре из креветок не будет? Ха-ха-ха!.. — Мили весело расхохотался, беря себе цыпленка. — Хотя должен признаться, что я до некоторой степени увлекаюсь восточной кухней. Когда мы плыли на пароходе, — кстати, это было очень бурное плавание, четыре дня никто не являлся в кают-компанию, кроме вашего покорного слуги, — нам подавали совершенно восхитительное китайское кушанье chow-mein.
Мать Мария-Вероника подняла опущенные на скатерть глаза.
— Разве chow-mein — китайское кушанье? Это скорее американский вариант китайского обычая собирать все остатки и готовить из них.
Мили смотрел на нее, слегка приоткрыв рот.
— Моя дорогая преподобная мать! Chow-mein… Как… — он посмотрел на Фрэнсиса, ища поддержки, не нашел ее и снова рассмеялся.
