Ради одного только утешения, получаемого от ежедневного разговора с ней, он имел все основания ценить эту удивительную женщину. И теперь, когда отец Чисхолм неожиданно оказался лицом к лицу со страшными испытаниями, ему хотелось опереться на ее здравый смысл.
Подойдя к дому, он увидел на веранде сестру Клотильду и Анну, ожидавших его. Фрэнсис вздохнул: неужели они не дадут ему спокойно обдумать полученные тревожные известия! На болезненно желтом лице Клотильды пылал нервный румянец; она стояла рядом с девушкой, похожая на тюремщика, придерживая ее свежезабинтованной рукой. Глаза Анны были полны мрачного вызова. От нее также сильно пахло духами. Под вопросительным взглядом отца Чисхолма Клотильда быстро перевела дух.
— Я вынуждена была просить преподобную мать разрешить мне привести сюда Анну. В конце концов, она находится под моим специальным наблюдением.
— Да, сестра? — священник заставил себя говорить терпеливо.
Сестра Клотильда дрожала от истерического негодования.
— Я столько перенесла от нее! Наглость, и непослушание, и леность. Я наблюдала, как она портит и ссорит других девочек. Да и ворует к тому же. Да даже и сейчас от нее несет одеколоном мисс Бэннон. Но то, что она сделала сегодня…
— Да, сестра?
Сестра Клотильда покраснела еще сильнее. Для нее этот разговор был большим наказанием, чем для скверной Анны.
— Она теперь взяла привычку уходить по ночам. Вы же знаете, что все вокруг кишит солдатами. Она ушла на всю эту ночь с одним из солдат Вайчу, её постель даже не смята. А когда сегодня утром я пыталась ее образумить, она стала драться и укусила меня.
Отец Чисхолм перевел глаза на Анну. Казалось невероятным, что эта стоящая перед ним надутая и непокорная молодая женщина и есть тот крошечный ребенок, которого он прижимал к груди в далекую зимнюю ночь и которого считал даром небес. Анне еще нет двадцати, но это уже вполне созревшая девушка с высокой грудью, мрачными глазами и красными, как вишни, пухлыми губами. Она всегда отличалась от других детей своим равнодушием, дерзостью и непослушанием. Фрэнсис подумал: на этот раз хрестоматии ошиблись — ангела из Анны не получилось. Тяжелое бремя, лежащее у него на душе, смягчило его голос.
— Ты можешь что-нибудь сказать, Анна?
— Нет.
— Нет, отец, — прошипела Клотильда.
Анна бросила на нее угрюмый, ненавидящий взгляд.
— Это очень грустно, Анна, что ты так отплачиваешь нам за все заботы о тебе. Разве ты не счастлива здесь?
— Нет, не счастлива.
— Почему же?
— Я не просила, чтобы меня брали в монастырь. Вы даже не купили меня, я досталась вам даром. И мне надоело молиться.
— Но не все же время ты молишься. У тебя есть твоя работа.
— Я не хочу плести корзины.
— Ну, мы придумаем тебе что-нибудь другое.
— Что? Шитье? Что, я всю жизнь должна шить? Отец Чисхолм заставил себя улыбнуться.
— Конечно, нет. Когда ты научишься всяким полезным вещам, один из наших молодых людей захочет жениться на тебе.
Она ответила ему презрительной усмешкой, которая, казалось, ясно говорила: я хочу чего-нибудь более волнующего, чем ваши молодые люди.
Он помолчал, а потом произнес с некоторой горечью, потому что неблагодарность девушки все-таки причиняла ему боль:
— Никто не собирается держать тебя здесь против твоей воли. Но пока все в окрестности не успокоится, ты должна остаться. В город может прийти большая беда. Большая, очень большая беда может нагрянуть на весь мир. Пока ты здесь, ты в безопасности. Но ты должна соблюдать правила нашего дома. А теперь иди с сестрой и слушайся ее. Если я опять узнаю о твоем непослушании, я очень рассержусь.
Отец Чисхолм отпустил обеих, а когда Клотильда уходила, сказал ей:
— Сестра, попросите преподобную мать зайти ко мне. Он посмотрел, как женщины шли через усадьбу, потом медленно пошел в свою комнату.
Словно у него не хватало неприятностей и без них! Когда через пять минут вошла Мария-Вероника, отец Чисхолм стоял у окна и смотрел на город у подножия холма. Он продолжал молчать, пока она не подошла к нему. Наконец, Фрэнсис сказал:
— Мой дорогой друг, у меня для вас две плохих новости, и первая — это то, что, по-видимому, у нас здесь еще до конца года будет война.
Она в спокойном ожидании смотрела на него. Он повернулся и посмотрел ей в лицо.
— Я только что пришел от господина Чиа. Война неизбежна. Уже много лет в этой провинции хозяйничал Вайчу. Как вам известно, он совершенно разорил крестьян налогами и поборами. Если они не платили, их деревни уничтожались, целые семьи вырезывались. Но при всей его жестокости купцам Байтаня всегда удавалось откупиться от него, — отец Чисхолм помолчал. — Теперь другой генерал движется с низовья Янцзы в нашу провинцию — генерал Наян. Говорят, он не так жесток, как Вай. Кстати, наш старый друг Шон перешел к нему. Наян желает взять провинцию Вая, те есть получить привилегию выжимать здесь соки из народа. Он войдет в Байтань. Откупиться от обоих невозможно. Откупиться можно только от победителя. Так что на этот раз они вынуждены будут драться.
Мария-Вероника слегка улыбнулась.
— Я знала почти все это и раньше. Но почему вы сегодня видите все это в таком зловещем свете?
— Может быть, потому, что война уже витает в воздухе, — он бросил на нее странно-напряженный взгляд. — К тому же это будет жестокая война.
Ее улыбка стала шире.
— Но ведь ни вы, ни я не боимся войны. Наступило молчание. Фрэнсис не смотрел на нее.
— Конечно, я думаю и о нас, не защищенных здесь городскими стенами. Если Вай нападет на Байтань, мы окажемся в самой гуще драки. Но больше, чем о нас, я думаю о бедных, беспомощных и голодных людях. Я всем сердцем полюбил их. Они хотят всего- навсего, чтобы их оставили в покое, дали возможность мирно жить со своими семьями, трудиться на своей земле. Годами их угнетал один тиран. Теперь на сцене появился другой и поэтому им суют в руки ружья, да, да, в руки наших прихожан, машут флагами и кричат обычные в таких случаях лозунги: "Свобода! Независимость!" В них разжигают ненависть. А потом — так как два диктатора желают этого — эти несчастные создания набросятся друг на друга. А для чего? Когда бойня кончится, рассеется дым и смолкнет стрельба их будут угнетать еще больше, на них наложат еще больше поборов, еще более тяжкое ярмо, — он вздохнул. — Так как же можно не грустить, думая о бедном человечестве?
Она пожала плечами и сказала несколько строптиво:
— Да вы просто пацифист. Но ведь, несомненно, бывают славные и справедливые войны? История доказала это. Моя семья сражалась в таких войнах не раз.
Отец Чисхолм долго не отвечал, гладя в окно. Когда же он, наконец, повернулся к ней, морщины вокруг его глаз стали резче. Медленно, с усилием священник сказал:
