Тоже мне – приколист. Я на тебя посмотрю, на что ты похож будешь после такого удара. Хотелось сказать много слов, но, сдержавшись и проигнорировав подкол, ответил:
– А вот сейчас подсчитаем, и станет ясно, сколько стоит мой фингал…
Птицын вытаращил глаза на кошельки, но спрашивать ничего не стал, видя, как мы увлечены пересчетом бабок.
– Пять семьсот!
– И у меня семь и пятьсот оккупационными!
Глянув друг на друга, мы с Кравцовым, не сговариваясь, расплылись в радостных улыбках. Потом подмигнув целым глазом, я выдал:
– Говорил же, что завтра мы отчалим! А за одну гулю под глазом такой куш – это даже с перебором будет!
Игорь, недоуменно посмотрев на нас, наконец тоже подал голос:
– Так, парни… Я что-то не понимаю. То есть я понимаю, что вы ходили играть, только не понимаю, во что? Это в какой игре выигрыш сразу в кошельках дают, да еще и в неизвестной для выигравшего сумме? Давайте – рассказывайте, а то я начинаю думать, что вы вообще ночными грабежами промышляли!
Опять переглянувшись с Мишкой, заржали уже в голос, а потом, перебивая друг друга, начали рассказывать…
* * *
А уже днем, сидя на матрацах в крохотной каюте, окончательно поверили, что все наконец закончилось и с Францией мы попрощались.
…Вернувшийся Мишка принес мне какую-то мазь от синяков и известие, что через полтора часа скользкий тип – Эдвард Мейлиц, получивший свой гонорар, ждет нас возле старого причала. Придя туда в назначенное время, увидели двух мужиков, лениво болтающих между собой. Один чуть компактнее и с редкими светлыми волосами был тем самым Мейлицом, а второй, больше похожий на гориллу, у которой отрос армянский нос, оказался боцманом и компаньоном по имени Мако. Капитан поздоровался с вновь прибывшими и, глядя на мою пиратскую физиономию, неопределенно хмыкнул. М-да… даже черная повязка на глазу так и не сумела скрыть все великолепие шикарного бланша, который нижней своей частью сползал на щеку. Но мне на его хмыки было в общем-то плевать, тем более что настало время прощания с Кравцовым. Крепко обняв Мишку, еще раз напомнил ему передавать привет отцу и не забывать мой адрес. Потом его сграбастал Птицын, а потом, наблюдающий за всем этим с кривой усмешкой Мейлиц на хорошем немецком приказал следовать за ним.
Проведя нас какими-то тайными тропами, ныряя то в подвалы, то пролезая через дырки в заборе, он наконец выскочил прямо к пирсу, возле которого стоял маленький замызганный пароход, на носу которого красовалось название «Пенелопа». Немецкие патрули и таможенники остались далеко за спиной, но все равно боцман заставил напялить безразмерные плащи, и только после этого мы, пройдя по причалу, поднялись на бывший угольщик.
Вахтенный, глядя сквозь нас, поприветствовал капитана и снова отвернулся, безразлично разглядывая снующих над водой чаек. А потом проплаченные гости были проведены в нутро корабля. Там боцман, отодвинув пожарный щит в сторону, показал на прячущуюся за ним дверцу и, прежде чем мы туда нырнули, проинформировал:
– Сидеть тихо, пока не выйдем в море. Кормежка – три раза в день. Гадить в ведро. Рыгать, если приспичит – туда же. Когда можно будет выйти, я сам скажу, а до этого чтобы ни звука! Поняли?
– Яволь!
Гориллообразный здоровяк ощерился, показав желтые прокуренные зубы, и, кивнув, подтолкнул меня внутрь. Потом дверь закрылась и послышался шум задвигающегося щита. Оглядев при свете тусклого потолочного плафона жилище, я сказал:
– Ну что, Игорь, это, конечно, не «Хилтон», но зато тепло и не дует. Так что предлагаю залечь на эти тощие матрасы и хорошенько вздремнуть. На ужин нас боцман лично разбудить обещал, так что вечерний жор не проспим. Ты как на это смотришь?
Птицын смотрел положительно, и уже через десять минут мы, следуя старой пословице насчет службы и солдата, вовсю выводили носами рулады, не сильно заморачиваясь тем, что нас ожидает в дальнейшем.
* * *
Нет, все-таки у меня, оказывается, очень слабый вестибулярный аппарат. Это я на третьи сутки понял. Вначале все было нормально. Уже к вечеру первого дня мы были выпущены из своей каморки с нарисованным очагом, то есть, тьфу, с пожарным щитом и имели возможность сидеть не в трюме, а загорать на свежем воздухе в лодке, подвешенной на кран-балках. Капитан нас сразу предупредил, чтобы пассажиры не вздумали шляться по кораблю, и выделил место для проветривания. В шлюпке было лепо. Мы оттуда вылезали только пожрать и наоборот. Но потом, через два дня подобного балдежа, над бирюзовой, с мелкими белыми барашками волн морской гладью вдруг подул слабый ветер. Я сразу тогда начал предчувствовать недоброе. Просидев с полчаса во все более сильно раскачивающейся шлюпке, сбежал к нашим матрацам, рассчитывая, что ближе к центру тяжести корабля и качать должно поменьше. Хрен я угадал! Качало, по-моему, даже сильнее, во всяком случае, казалось именно так. Потом ни к селу ни к городу вдруг вспомнился вкус и запах баранины, которой нас кормили после выхода из Бейрута. Зря я ее вспомнил…
Почти сутки, проведенные в обнимку с ведром, которое периодически менял участливо поглядывающий на меня Птицын, лишили меня последних иллюзий. Нет, не быть мне вторым Белинсгаузеном или Лаперузом. Море я не-на-ви-жу!!!
Но когда геройский разведчик и времяпроходимец уже всерьез намыливался отдать Богу душу, шторм как-то незаметно успокоился, и я начал постепенно возвращаться к жизни. Окружающая корабль вода уже не казалась настолько мерзопакостной, а запахи с камбуза не валили с ног с убойностью хорошей кувалды. При полном штиле, чувствуя себе заново родившимся человеком, я даже стал проявлять интерес к окружающей жизни. Причем настолько, что когда увидел мелькающий недалеко от борта характерный плавник, моментально перевозбудился и заподпрыгивал, чуть не спихнув Игоря в воду. Потом оглянулся в поисках того, чем бы кинуть в морскую хищницу. Акулу живьем я видел первый раз в жизни, поэтому мне кажется, такая реакция была вполне нормальна. И я бы ее обязательно пришиб, но все охотничьи инстинкты пресек скопидом боцман. Он, видя, что пассажир нацелился ухватить багор, висящий возле иллюминаторов, только погрозил огромным кулаком и сделал зверскую морду. Хотя с такой физиономией, как у него, особых усилий и не понадобилось. Этим фейсом даже в благодушном состоянии можно лошадей пугать. Я, не желая портить отношения с командой, но в то же время не собираясь показывать, что мако меня устрашил, все равно дошел до щита, пощупал острие багра и выдал:
– Эх, если бы это был гарпун…
На эти слова боцман ничего не ответил, а только презрительно фыркнул и, косолапо повернувшись, потопал дальше гонять своих матросиков. Слушая его заковыристые ругательства, доносящиеся с другой стороны рубки, я только вздохнул и, не найдя на палубе ничего, чем можно было бы кинуть в акулу, стал просто наблюдать за ней. Но как всякому русскому человеку просто наблюдать было не интересно, поэтому еще раз оглянувшись, увидел здоровенную ржавую гайку, застрявшую в щели возле лебедки. Выцарапав ее оттуда, снова подбежал к борту, опасаясь, что акула уже свалила. Не-е-е. Рыба была на месте. Тщательно прицелившись, метнул железку, умудрившись попасть в воду прямо под плавником. Есть, попал! Акула, дернувшись, резко свернула в сторону, а я с чувством глубокого удовлетворения опять полез в шлюпку разглядывать облака и болтать с Птицыным.
