Хохот, похожий на вопль, или вопль, похожий на хохот, рвался
наружу. Да какая разница?!
Кому сказать такое? Хейди? Она сочтет меня сумасшедшим.
Но Халлек никогда еще не чувствовал себя более в здравом
рассудке, чем теперь.
Хлопнула наружная дверь туалета.
Халлек спрятался в ближайшей кабине и испуганно закрылся на
задвижку.
— Билли? — Голос Джона Паркера, его ассистента.
— Я здесь.
— Бойтон сейчас выйдет. С тобой все в порядке?
— Нормально, — ответил он. Глаза его были закрыты.
— У тебя что, — запор? С желудком не того?
— Да, что-то прихватило малость.
— Мне надо срочно пакет отправить. Скоро вернусь.
— О'кей.
Паркер вышел. Халлек снова уставился на ремень. Он не мог идти
на судебное заседание к Бойтону, поддерживая штаны руками через карманы
пиджака. Что же делать?
Вспомнил вдруг про свой швейцарский солдатский нож — добрая
старая армейская штука, которую он всегда выкладывал из кармана, становясь на
весы в одежде. Так было в далекие добрые деньки до того, как цыгане прибыли в
Фэйрвью.
И какого хрена вы приперлись? Ну почему не отправились в
Уэстпорт или в Стрэтфорд?
Он раскрыл нож и торопливо провертел седьмую дырку в ремне.
Дыра получилась рваной и уродливой, но временно годилась. Халлек подтянул
штаны, продел и застегнул ремень, привел себя в порядок, надел пиджак и покинул
туалет. Впервые обратил внимание на то, как развеваются штанины вокруг его ног
— его тонких ног. А другие не замечали этого? — подумал он с новой волной
стыда. Видели, как скверно на мне сидят шмотки? Или делали вид, что не
замечают? Обсуждали…
Плеснул на лицо воды из крана и вышел из туалета.
Когда он входил в зал заседаний суда, Бойтон как раз
появился в шелестящей черной тоге судьи. Сердито посмотрел на Билли, который
сделал руками извиняющийся жест. Лицо Бойтона осталось непроницаемым: извинения
не приняты. И снова пошло нудное заседание. Кое-как Билли закруглил этот
рабочий день.
Он стоял на весах в ту ночь, дождавшись, когда заснут Хейди
и Линда. Смотрел на шкалу, не веря глазам своим. Долго смотрел.
195.
Глава 9
188
На следующий день Халлек поехал и купил себе одежду. Выбирал
лихорадочно, словно новые одеяния, которые будут ему в пору, все решат. Купил и
новый пояс «Ник», покороче размером. Он обратил внимание на то, что знакомые
перестали поздравлять его с потерей веса. С какого момента это началось?
Надел обновки, отправился на работу, вернулся домой. Слишком
много выпил, съел дополнительную порцию за ужином, хотя и не испытывал большого
желания. Еда тяжелым грузом легла в желудок. Миновала неделя, и новые одежды
перестали выглядеть элегантно — они стали висеть на нем мешковато.
Он подошел к ванной. Сердце тяжело билось в груди, даже в
глазах отдавалось. Болела голова. Потом он обнаружит, что до крови прикусил
нижнюю губу. Образ весов в мыслях вызывал детский страх: они стали гоблином,
домовым в его жизни. Минуты три стоял он возле них, кусая нижнюю губу, не
замечая боли и солоноватого вкуса крови. Был вечер. Внизу Линда смотрела по
телевидению «Компанию Трех», Хейди на «Коммодоре» в кабинете Халлека проверяла
домашние расходы за неделю.
Собравшись с духом, словно перед прыжком в холодную воду, он
ступил на весы.
188.
Спазм схватил живот изнутри, показалось, что рвоты не
избежать. Он мрачно сделал усилие, чтобы удержать свой ужин на месте, — питание
было ему необходимо, — горячие здоровые калории.
Тошнота прошла. Снова посмотрел на шкалу внизу, тупо
вспомнив слова Хейди: «Они врут не в сторону плюса, а в сторону минуса».
Вспомнил слова Майкла Хаустона, который сказал, что при 217 он все равно на 30
фунтов тяжелее нормы. «Но не теперь, Майкл», подумалось устало. «Теперь я… я —
Худеющий».
Он сошел с весов, неожиданно ощутив некоторое облегчение.
Наверно, такое облегчение испытывает приговоренный к высшей мере, когда без
двух минут двенадцать являются надзиратель и священник, и звонка от губернатора
ждать бессмысленно. Оставались еще какие-то мелкие формальности, но конец
наступил. И все это было реальностью. Если обсуждать такое с окружающими, они
подумают, что он либо шутит, либо спятил, — в цыганские проклятия больше никто
не верил. А может быть, и никогда не верил: они были деклассированы в мире,
который наблюдал, как сотни морских пехотинцев вернулись домой из Ливана в
гробах; в мире, который следил за тем, как заключенные из Ирландской
Освободительной Армии довели себя голодовкой до смерти. Мир был свидетелем и
других подобных чудес, которые оказались вполне реальны. Он убил жену старого
цыгана с разлагающимся носом, а его партнер по гольфу, любитель полапать чужих
жен, судья Кэри Россингтон взял да и отпустил его, только по плечу похлопал. И
тогда старый цыган решил свершить собственное правосудие над жирным юристом из
Фэйрвью, которого впервые жена решила обслужить рукоблудием в процессе
управления автомашиной. Правосудие, которое было бы по вкусу человеку вроде его
прежнего приятеля Джинелли.
Халлек выключил в ванной свет и вышел, думая о
приговоренных, направляющихся к месту казни. «Глаза не надо завязывать, отец… у
кого-нибудь есть сигаретка?» Он слабо улыбнулся.
Хейди сидела за его письменным столом: слева квитанции и
счета, перед ней мерцающий зеленый экран, чековая книжка — на клавиатуре,
словно музыкальные ноты. Обычная картина, повторяющаяся в первую неделю каждого
месяца. Однако она не выписывала чеков, и пальцы ее не бегали по клавишам:
просто сидела с сигаретой в руке. Когда обернулась к нему, Билли увидел в ее
глазах столько грусти, что у него сердце сжалось.
Вновь вспомнил об избирательном восприятии, забавном
свойстве разума не замечать того, чего не хочется видеть… вроде того, как
затягивал пояс на несоразмерных брюках вокруг уменьшающейся талии, или не
замечал темных кругов под глазами супруги, этого отчаянного вопроса в ее
глазах.
— Да, я продолжаю терять вес, — сказал он.
— О, Билли… — Она судорожно вздохнула. Однако выглядела
теперь даже получше, и Халлек предположил, что Хейди просто довольна тем, что
разговор пошел в открытую. До того они не осмеливались затевать разговор на эту
тему. Точно так же в его конторе никто не осмелился говорить: «Твои шмотки
начинают походить на продукцию Омара, шьющего палатки, Билли-бой… У тебя ничего
там не растет злокачественного? Рачком тебя никто не наградил случайно, Билли?
А может, внутри у тебя растет этакая черная фиговина, что все твои соки
пожирает подчистую?» О, нет, подобной гадости никто никогда не скажет —
предпочтут, чтобы сам все обнаружил. Однажды на суде начинаешь терять штаны,
когда встанешь, и в лучших традициях Перри Мейсона говоришь: «Я протестую, ваша
честь!» — и никто ничего тебе не скажет, сделают вид, что не заметили.
