— Да, — сказал он и делано хохотнул.
— Сколько?
— Весы в ванной показывают сто восемьдесят восемь.
— О, Господи!
Он кивнул в сторону ее сигареты.
— Можно я тоже одну выкурю?
— Да, если хочешь, Билли. Ты об этом не говори ничего Линде.
Ни слова.
— А в этом и нужды нет, — сказал он, закуривая. От первой
затяжки голова слегка пошла кругом. Нормально. Даже приятно. Лучше, чем тупой
страх, сопровождавший окончание «избирательного восприятия». — Она и так знает,
что я теряю в весе непрерывно. По ее глазам увидел. Просто до сегодняшнего вечера
я толком сам не знал, что вижу.
— Надо опять к Хаустону обратиться, — сказала она. На лице —
выражение сильного испуга, крайней тревоги, в глазах больше не было сомнения и
печали. — Метаболическая серия…
— А знаешь, что, Хейди, — начал он и остановился.
— Что? — спросила она. — Что, Билли?
Чуть было не сорвалось с языка. Чуть было не выложил ей все.
Что-то остановило его, и в последствии он так и не смог понять — что же именно…
разве что на какой-то миг, сидя сбоку у своего письменного стола, в то время,
как их дочь в другой комнате смотрела телевизор. Он ощутил лютую ненависть к
Хейди.
Воспоминание о том, что происходило за минуту до того, как
старуха вышла в поток автомобильного движения, ярко вспыхнуло в сознании. Хейди
сидела рядом вплотную к нему, левой рукой обняла его за плечи, а правой —
прежде, чем он сообразил, что происходит, — расстегнула ему молнию на брюках.
Почувствовал, как ее опытные пальцы легко просунулись внутрь через трусы.
Подростком Билли Халлек иногда злоупотреблял (со вспотевшими
ладонями и остановившимся взглядом) тем, что его приятели называли «дрочильные
книжки». В этих «дрочильных книжках» попадались как раз такие картинки —
«классная баба» держит в пальцах член мужика. В общем-то, ерунда — «мокрые
сны». Да только вот в тот момент Хейди ухватила его член. И начала дрочить,
черт бы ее подрал. Тогда он бросил на нее удивленный взгляд, а она ответила
этакой шаловливой улыбкой.
— Хейди, ты что…
— Ш-ш-ш… Не говори ни слова.
Что на нее нашло? Никогда прежде таких вещей не делала, и
Халлек готов был поклясться, что подобное ей и в голову никогда не приходило.
Но тут вдруг затеяла, а старая цыганка выскочила перед носом.
«О! Да скажи ты правду! Уж коли наступает прозрение, не
лучше ли быть откровенным во всем с самим собой? Не ври себе — для вранья
времени не остается. Только факты!»
Ну, хорошо. Пусть будут только факты. Неожиданная выходка
Хейди потрясающе возбудила его, возможно, именно потому, что была столь
неожиданной. Он потянулся к ней правой рукой, а она задрала спереди юбку,
обнаружив самые заурядные желтые нейлоновые трусики. Они его никогда не
возбуждали прежде, а теперь… еще как! Или сам ее жест, когда задирала юбку?
Кстати, и этого она прежде не делала так. Факт состоял также в том, что
процентов восемьдесят пять его внимания было отвлечено от управления
автомобилем, хотя такая ситуация в девяти из десятка параллельных миров
разрешилась бы благополучно. В течение рабочей недели улицы Фэйрвью бывали не
просто спокойными, а сонными. Впрочем, что об этом толковать? Он не был в
девяти из десяти параллельных миров, а находился именно в том, единственном.
Факт состоял в том, что старая цыганка не выскочила между «субару» и
«файрбердом»: она вышла между двумя машинами, держа авоську с покупками в
старческой узловатой руке. Такие сетчатые сумки обычно берут с собой
англичанки, когда совершают прогулку по центру городка с его магазинами. Халлек
запомнил, что в авоське у старухи была коробка стирального порошка «Дуз».
Верно, что по сторонам она не глядела, но факт состоял в том, что он оказался
на грани взрывного оргазма. Все его сознание, за исключением крохотной его
доли, было переключено на область ниже пояса, где руки Хейди двигались взад и
вперед неторопливыми сладостными движениями, то сжимая, то ослабляя хватку
пальцев. Его реакция была безнадежно замедленна, все оказалось безнадежно
поздно, а рука Хейди придушила оргазм, когда его затрясло от наслаждения в
течение каких-то секунд, которые стали неизбежными и, в итоге, страшными.
Таковы были факты. Но — минуточку, друзья и соседи! Ведь
были и еще два факта, не так ли? Первый: если бы Хейди не выбрала именно тот
день для своего эротического эксперимента, Халлек без труда овладел бы
ситуацией в качестве водителя автотранспортного средства. «Олдс» остановился бы
по меньшей мере футах в пяти от цыганки, остановился бы — пусть с визгом
тормозов, из-за которого вздрогнули бы все матери, катившие коляски с
младенцами вдоль тротуаров. Возможно, он заорал бы из окна: «Смотри, куда
идешь!» — а старуха посмотрела бы на него со страхом и отсутствием какого-либо
понимания. Он и Хейди проследили бы, как она торопливо ковыляет через улицу, и
сердца их тоже забились бы от испуга. Может быть, Хейди разозлилась бы от того,
что все покупки на заднем сиденье перевернулись вместе с сумкой и рассыпались
по полу.
Но все было бы в порядке. Не было бы слушания в суде и
старого цыгана с гнилым носом, поджидающего снаружи, чтобы погладить пальцем по
щеке и произнести одно кошмарное слово проклятия. То был первый, побочный,
вспомогательный факт. Второй последовал из первого: он заключался в том, что
причиной всему происшедшему была Хейди — ее ошибка с начала до конца. Он не
просил ее сделать то, чем она занялась, не говорил ей: «Послушай! Почему бы
тебе не сдрочить мне, пока катим домой, Хейди? Три мили — время есть». Нет. Она
сама занялась этим… и, как ни странно, время было мистически точно подгадано.
Да, ее ошибка, но старый цыган об этом не знал, а Халлек
получил проклятье и общую потерю веса в шестьдесят один фунт. И вот теперь она
сидит перед ним с темными кругами под глазами, с поблекшей кожей на лице, но ни
то, ни другое не убьет ее. О, нет! Ее старый цыган не коснулся.
Вот так и проскочил мимо тот момент, когда он мог бы сказать
ей просто: «Ты знаешь, я верю в то, что теряю вес из-за проклятия». Вместо
этого некая примитивная катапульта запустила его сознание грубую вспышку
ненависти, эмоциональный булыжник в ее сторону.
— Слушай… — сказал он.
— Что, Билли?
— Пожалуй, верно — схожу опять к Майклу Хаустону, — ответил
он совсем не то, что собирался высказать. — Ты, пожалуй, позвони ему, скажи,
что я приду для метаболической серии анализов. Какого хрена, в конце-то концов,
как говаривал Альберт Эйнштейн?
— Билли, мой дорогой! — Она протянула обе руки к нему, и он
нырнул в ее объятия. Поскольку они принесли ему утешение, он устыдился
мимолетной вспышки ненависти, посетившей его мгновение назад… Но в последующие
дни, когда Фэйрвью вступил как следует в расцвет весны, готовясь к лету,
ненависть стала посещать его чаще, невзирая на все его попытки как-то выбросить
ее из головы, хотя бы приостановить, удержать.
