— Наверняка, — откликнулся Хопли.
Приободренный Билли продолжал:
— Но я хочу поговорить с ним от себя лично. Ну, виноват,
верно. Мог бы и затормозить вовремя. Признаю — моя вина. Точнее, вина моей
жены, понимаешь. Что она там выдворила. Скажу, что и Россингтон виноват, что
отмыл меня так запросто, и твоя вина, что не провел расследования, выгнал их из
города.
Билли снова проглотил ком в горле.
— Но я скажу ему, что ее вина была во всем тоже. Она вышла в
неположенном месте, Хопли. Понятно, что это не такая вина, за которую сажают в газовую
камеру, но нарушение закона с ее стороны тоже имело место. Все произошло
нечаянно, и не только мы виноваты в том, что она погибла.
— Ты хочешь все это ему высказать?
— Как сказать? Желания, конечно, нет, но я намерен это
сделать. Ну, вышла, понимаешь, внезапно между двух машин и никуда не
посмотрела. Этому даже в третьем классе учат.
— Я не думаю, что она училась в третьем классе, — сказал
Хопли. — Вряд ли она вообще училась где-нибудь.
— Все равно, — упрямо сказал Билли. — Это же простое
правило.
— Халлек, ты просто мазохист. Любишь брать на себя вину, —
произнесла тень, которая была Данкеном Хопли. — Ты пока что теряешь в весе. Ты
что, хочешь, чтобы эта тварь перевернула тебе нутро? Или довела твою кровь до
кипения? Или, может?..
— Я не собираюсь сидеть тут сложа руки! — перебил его Билли.
— Может, он способен все отменить, Хопли! Тебе такое в голову не приходило?!
— Я все читал о моих прыщах, — сказал Хопли. — Кажется, с
той поры, когда у меня первый угорь в школе появился над бровью. Они меня
атаковали, а я читал всю литературу, как с ними бороться. Я вообще люблю
читать. Читал про всякое колдовство, и скажу тебе, Халлек, существуют сотни
книг на тему, как наложить проклятья, но очень мало о том, как их снять.
— Ну ладно! Возможно, он не может. Пусть даже точно не
может. Но я все равно должен с ним встретиться, черт его побери! Посмотрю ему в
глаза и скажу: «Ты еще не всем отрезал долю от твоего пирога, старик. Отрежь-ка
и для моей супружницы, и для твоей, между прочим! И раз уж толкуем об этом, для
себя, старик, тоже возьми долю. Ты сам-то где был, когда она вылезла на
мостовую, не глядя по сторонам? Почему не взял ее под руку? Почему не провел к
пешеходному переходу на перекрестке? Почему?..»
— Хватит, — перебил его Хопли. — Если бы я был на суде, ты
бы меня убедил, Халлек. Но ты забыл самый главный фактор, который действует в
данной ситуации.
— Какой фактор? — недовольно спросил Билли.
— Человеческая натура. Мы можем быть жертвами
сверхъестественного явления, но дело приходится иметь с человеческой натурой.
Как офицер полиции — извини, бывший офицер — я давно убедился в том, что нет
абсолютно правых и абсолютно неправых. Существует серый туманный переход от
одного к другому, где-то темнее, где-то светлее. Ты ведь не думаешь, что ее муж
купится на это дерьмо?
— Не знаю.
— А я знаю, — сказал Хопли. — Я знаю, Халлек. Я этого типа
вижу насквозь настолько хорошо, что можно подумать, он мне передает все
мысленно. Всю свою жизнь он скитался, его прогоняли «хорошие парни» как только
получали с него всю марихуану, весь гашиш, проигрывали ему последние деньги на
«колесе фортуны». Всю свою жизнь он слышал от «хороших людей», что он грязный
цыган. «Хорошие люди» имеют корни, а он — нет. Этот мужик наблюдал, как в
тридцатых-сороковых годах ради шутки сжигались их шатры и кибитки. В них,
возможно, сгорали детишки и немощные старики. Он видел, как на их дочерей
нападали, насиловали их, потому что «хорошие люди» считают, что цыганки
трахаются, как кролики, и лишний раз для них без разницы. Видел он и как их
сыновей забивали до полусмерти. За что? Да за то, что папаши этих «хороших
ребят» проиграли свои деньги на цыганских аттракционах. И всегда одно и то же:
приходишь в город, «хорошие люди» получают то, чего хотят, и потом выгоняют
тебя вон из города. Иногда позволят задержаться на неделю на ближайшей ферме,
иногда месяц потерпят табор в поле возле шоссейной дороги. А потом, Халлек,
непременно прозвучит удар хлыста. Какой-то преуспевающий юрист с тройным
подбородком, с бульдожьей мордой, сбивает твою жену на улице. Ей семьдесят или
семьдесят пять лет, она наполовину слепая, может, торопилась в табор, потому
что приспичило по нужде. Старые кости легко ломаются, прямо как стекло. И вот
ты ошиваешься вокруг, надеясь, что хоть на сей-то раз правосудие сработает.
Один-единственный раз за всю жизнь.
— Ладно, хватит, — перебил его Билли. — Не надо больше. — Он
рассеяно коснулся пальцами щеки, полагая, что вспотел. Но влага на щеке
оказалась не потом, а слезами.
— Да нет уж, — жестко сказал Хопли. — Ты этого всего
заслуживаешь, и я намерен закончить. Не подумай, что я против того, что ты
задумал. Нет, Халлек. Дэниел Уэбстер с самим Сатаной связался, так что тут все
возможно. Просто я считаю, у тебя еще слишком много иллюзий. Этот мужик
безумен, Халлек. Он разъярен. Возможно, у него уже настолько крыша поехала, что
тебе впору искать его в дурдоме Бриджуотера. Он начал мстить, а когда мстишь,
не замечаешь оттенков и нюансов. Когда твоя жена с детишками погибают в
авиакатастрофе, тебе не хочется слушать, как там цепь А замкнулась на тумблере
Б и как контроллер В не сработал в системе Д, а пилот Х выбрал неудачное время,
чтобы пройти в сортир Ж. Тебе хочется только засудить эту авиакомпанию или
пристрелить виновника аварии. Тебе нужен козел отпущения, Халлек. Хочется с
кем-то расправиться. Вот с нами и расправляются, тем хуже для нас. Возможно,
Халлек, я немного лучше тебя разбираюсь в подобных вещах.
Медленно, медленно его рука протянулась к тензорной лампе,
повернула ее так, что свет упал на его лицо. Халлек услышал резкий шумный вдох
и осознал, что именно он ахнул. Услышал слова Хопли:
— Как думаешь, на скольких гулянках я буду желанным гостем с
такой рожей, вернее с ее утратой?
Кожа Хопли представляла собой страшное зрелище. Кошмарные
красные прыщи размером с чайное блюдце выросли на его подбородке, шее, руках.
Чирьи поменьше покрывали щеки и лоб, нос усыпан крупными угрями с черными
головками. Желтоватый гной сочился между этими буграми всех размеров, кое-где
вытекала струйками кровь. Жесткие черные волосы, какие бывают на бороде, росли
беспорядочными пучками, и Халлек потрясенно подумал, что бриться Хопли было
просто невозможно. Из этого жуткого ландшафта смотрели глаза Хопли. Смотрели на
Халлека долго и не мигая, наблюдая на его лице ужас и отвращение. Наконец он
кивнул, словно получив удовлетворение, и повернул лампу обратно.
— Боже мой, Хопли, прости… Мне так жаль…
— Не жалей, — сказал Хопли со зловещим спокойствием. — У
тебя все проходит не так быстро, но конец будет тот же. Мой служебный пистолет
в третьем ящике этого стола, и я воспользуюсь им, когда станет совсем
невмоготу, независимо от того, как обстоят дела с моим счетом в банке. Бог не
любит трусов, как говорит мой отец. Я хотел, чтобы ты меня увидел и понял.
Знаю, как чувствует себя тот старый цыган. И я не стал бы произносить гладких
юридических речей, Халлек. И не стал бы думать о каких-то резонах. Я бы его
убил за то, что он со мной сотворил.
