— Тадуз Лемке, — спокойно сказал Пеншли. — Отец женщины,
которую ты сбил машиной. Да, он с ними.
— Отец?! — выкрикнул Халлек. — Это невозможно, Кирк! Женщина
была старухой лет семидесяти-семидесяти пяти…
— Тадузу Лемке сто шесть лет.
Некоторое время Билли был не в силах вымолвить ни слова.
Губы его шевелились — и ни звука, словно привидение поцеловал. Потом повторил:
— Это невозможно.
— Возраст, которому можно позавидовать, — сказал Кирк
Пеншли. — Но ничего невозможного. Все эти люди на учете, знаешь ли. У меня
документы имеются, если хочешь: номера социальных страховок, отпечатки пальцев.
Лемке заявлял, что его возраст сто шесть, сто восемь и сто двадцать лет. Я
предпочитаю верить цифре сто шесть, поскольку она представлена специалистами
Бартона. Сюзанна Лемке была точно его дочерью, тут сомнений нет. А он в
различных игровых лицензиях фигурирует как «президент компании Тадуз», что означает
— он глава племени или табора, или как они там себя называют.
Его дочь? Дочь Лемке? В голове Билли возникла сумятица.
Каким-то образом это меняло дело. Допустим, кто-то сбил Линду. Вот так и она
выбежала бы на мостовую.
— …прекратить?
— А? — Он попытался вернуться к тому, что сказал Кирк
Пеншли.
— Я спрашиваю: желаешь ли ты все это прекратить? Тебе,
Билли, это в копеечку влетает.
— Попроси, пожалуйста еще немного продолжить, — сказал
Билли. — Я позвоню тебе через несколько дней, точнее, через три дна, узнаю, где
вы их засекли.
— В этом нужды нет, — сказал Пеншли. — Как только люди
Бартона их найдут, ты первый, кому они об этом сообщат.
— Меня здесь не будет, — медленно проговорил Билли.
— О? — Голос Пеншли был продуманно равнодушным. — Где
будешь?
— Буду в пути, — ответил Халлек и вскоре положил трубку.
Некоторое время сидел совершенно неподвижно, пытаясь разобраться с хаосом в
голове. Его пальцы, очень тонкие пальцы, барабанили по столу.
Глава 16
Письмо Билли
На следующее утро сразу после десяти Хейди ушла за
покупками. Она даже не посмотрела в сторону Билли, чтобы хотя бы сказать, когда
вернется или куда уходит. Эта старая добрая привычка прекратила свое
существование. Билли сидел у себя в кабинете и наблюдал в окно, как «олдс»
задним ходом выезжал на улицу. В какой-то момент голова Хейди повернулась и,
похоже, их взгляды встретились. Его взгляд — растерянный и испуганный, ее —
упрямо обвиняющий: «Ты вынудил меня отправить отсюда дочь; профессиональную
помощь, в которой ты нуждаешься, ты отвергаешь; наши друзья уже начали
пересуды. Похоже, что тебе нужен сопровождающий в дурдом, и выбрали меня. Ну и
катись к чертовой бабушке. Оставь меня в покое, хоть сгори все синим огнем, но
заставить меня отправляться вместе с тобой на лечение в дурдом — не имеешь
права».
Иллюзия, разумеется. Не может она видеть его позади, в тени.
Иллюзия, но как больно!
Когда «олдс» скрылся на улице, Билли сунул листок бумаги в
свою «Оливетти» и отпечатал: «Дорогая Хейди!» — в самом верху. Эта часть письма
оказалась самой легкой. А дальше каждое предложение давалось ему мучительно.
Постоянно тревожила мысль, что она вот-вот вернется и застигнет его за
печатанием послания к ней. Но она не возвращалась. Наконец он извлек лист из
машинки и перечитал:
«К тому времени, как ты прочтешь это, я уеду. Сам точно не
знаю — куда, и не знаю, на сколько времени… Но надеюсь, что, когда вернусь, все
будет закончено, весь этот кошмар, которым мы живем.
Хейди, Майкл Хаустон ошибается, ошибается во всем. Леда
Россингтон в самом деле сказала мне, что старый цыган — его зовут Тадуз Лемке —
прикоснулся к Кэри, и она в самом деле сказала мне, что его кожа превращается в
броню. А Данкен Хопли на самом деле был покрыт опухолями и нарывами. Это
гораздо кошмарное, чем ты себе можешь представить.
Хаустон отказывается провести логическую связь, которую я
представил ему в защиту своей точки зрения, не хочет увязать это с моим
необъяснимым недугом (155 сегодня утром). Он не может принять подобного,
поскольку оно полностью вышибает его из привычной колеи. Он скорее упрячет меня
пожизненно в психбольницу, чем примет всерьез возможность того, что все
происходящее есть результат цыганского проклятия. Такая вещь, как существование
цыганского проклятия, повсюду, и особенно в Фэйрвью, — анафема всему, во что
верил Майкл Хаустон. Его боги приходят не с неба, а из сосуда.
Но я верю, что где-то в глубине души ты допускаешь, что
такое возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю неделю был
вызван тем, что я настаивал на том, во что ты в глубине души веришь и знаешь,
что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я сам разыгрываю спектакль
постепенного исчезновения, но я расцениваю это так: верить в проклятие —
значит, верить в то, что только один из нас наказан за то, в чем мы оба
виноваты. Я говорю о том, как ты избегаешь чувства вины. И Господь знает,
Хейди, в предательской и трусливой части своей души я чувствую: если мне
удастся пройти все это дьявольское падение, ты тоже пройдешь через подобное
испытание. Несчастье любит компаньона, а я полагаю, что в каждом из нас сидит
негодяй, который тесно переплетается с добрым началом нашей натуры, и потому от
него не избавиться.
Но есть во мне еще одна часть — та, которая по-прежнему
любит тебя, Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает, чтобы тебе было хоть
в чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает интеллектуальной логикой, и
потому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан найти Тадуза Лемке
и высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко обвинять,
легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то замечаешь, как
каждое событие завязано на другом, и что иногда вещи случаются потому, что они
случаются. Никто не хочет признавать, что это так, поскольку тогда мы не сможем
ни на ком выместить собственную боль. Придется искать другой путь, а все иные
пути не столь просты и утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого умысла.
Хочу попросить его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах.
Но более всего желаю — просто просить прощения. За меня, за тебя, за весь
Фэйрвью. Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде.
Можно сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать тебе еще одну
вещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у меня вновь появится
какое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне хватит паба
Энди, Лантерн Драйв, клуба, всего грязного лицемерия. Если у меня окажется
какое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать в другое, более
чистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я уеду один. Если Лемке не
сделает или не сможет сделать ничего, чтобы помочь мне, я во-крайней мере буду
знать, что сделал все от меня зависящее. Когда я вернусь домой, то обязательно
запишусь в клинику Глассмана, если ты все еще этого пожелаешь.
