— Собачий бой?!
— Люди любят делать ставки, друг, а эти бродяги готовы
мгновенно организовать любую азартную штуку: собаки, петухи со
шпорами-бритвами. Бывает, что и два мужика берут в зубы концы шарфа и начинают
ножами пырятъся пока кто-то из них шарф не отпустит, — проиграл, значит. Цыгане
называют это «честный бой».
Эндерс смотрел в зеркало за стойкой бара на себя и сквозь
себя.
— Да, все было, как в прежние деньки, — сказал он
мечтательно. — Я носом чуял запах их мяса с перцем, оливкового масла. Откроешь
банку — оно так пахнет, а поджаришь — иначе. Слышал их старинный говор и удары:
туд! туд! туд! — кто-то, значит, нож в доску кидает. А кто-то и хлеб пек по
старинке — на раскаленных камнях. Все вроде бы, как в старые времена, да не
так. Что-то мне вдруг страшно стало, понимаешь. Вообще-то цыгане меня и раньше
пугали как-то, но тогда я все равно мог к ним прийти. Какого черта — как никак
я был белый человек, верно? В прежние времена мог подойти к их костру как
хозяин, купить у них выпить чего-нибудь — не потому, что выпить хотелось, а
просто, чтобы поглазеть. Но время сделало из меня старого человека, друг. А
когда старику страшновато, он куда угодно без оглядки не попрется. Не те
времена, когда он еще учился бриться… В общем, стоял я там вечером и смотрел.
По одну руку Солт Шек, по другую — их машины, трейлеры. Они бродили туда-сюда у
своих костров, а я слушал их разговоры, смех, запах их еды ощущал. И тут
открывается один фургон, на котором нарисована женщина и белый конь с рогом,
как он там называется…
— Единорог, — подсказал Билли. Ему показалось, что голос его
прозвучал от кого-то другого. Он хорошо запомнил этот фургон, впервые увидев
его в тот день, когда цыгане появились в парке Фэйрвью…
— Из него кто-то вышел, — продолжал Эндерс. — Вижу только
тень да огонек сигаретки. Но я узнал его. — Он постучал бледным пальцем по
снимку. — Он это, приятель твой.
— Вы уверены?
— Он еще так крепко затянулся сигареткой, а я вижу… у него
такая штука. — Эндерс указал пальцем на то, что осталось от носа Тадуза Лемке,
но прикасаться к глянцевой фотографии не стал, словно боялся заразиться.
— Вы с ним поговорили?
— Нет, — сказал Эндерс. — Это он со мной поговорил. Я стоял
в темноте и Господом готов поклясться, что в мою сторону он даже не глянул. И
вдруг говорит: «Что, Флэш, по жене соскучился? Ничего, скоро будешь с ней».
Потом стрельнул окурком и пошел к костру. Я еще увидел, как
у него блеснуло кольцо в ухе.
Он утер ладонью воду с подбородка и посмотрел на Билли.
— Флэш — такая кличка у меня была, когда я грошовым
носильщиком работал на причале еще в пятидесятых. Но никто меня с тех пор так
не называл, друг. Я, понимаешь, стоял-то совсем в темноте, а он вроде бы увидел
и назвал по старой кличке, либо, как цыгане говорят, секретным именем.
Представляешь, что у них там за пазухой, коли даже секретное имя человека
знают?
— Неужели так много знают? — спросил Билли, обращая вопрос
отчасти к себе.
Бармен Тимми снова приблизился к ним. На этот раз он
заговорил с Билли почти ласково и так, будто Лона Эндерса рядом и не было:
— Он свою десятку заработал, верно? Ну и оставь его в покое.
Ему худо, а от этих разговоров лучше не станет.
— Нормально, Тимми, — сказал Эндерс.
Тимми даже не взглянул в его сторону. Он смотрел на Билли
Халлека.
— Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой, — сказал он Билли
урезонивающим, даже добрым тоном. — Ты мне не нравишься, понимаешь? Выглядишь,
как несчастье, — только место ищешь, чтобы натворить чего. За пиво можешь не
платить, уходи.
Билли посмотрел на бармена, испытывая страх и смущение.
— Ладно, ухожу, — сказал он. — Только один маленький вопрос.
— Он повернулся к Эндерсу. — Куда они отправились?
— Не знаю, — ответил старик. — Цыгане адресов не оставляют,
друг.
Плечи Билли опустились.
— Но я уже не спал, когда они утром тронулись в путь. Мало
сплю нынче, а о глушителях они не заботятся. Видел, что выехали на шоссе номер
27 и повернули на север, на шоссе номер один. Думаю, в Роклэнд двинули. —
Старик тяжело, с дрожью, вздохнул, и Билли наклонился к нему, чтобы лучше
слышать. — Роклэнд или, может, Бутбэй Харбор. Да. Вот и все, пожалуй, друг.
Скажу только, когда он меня назвал моим секретным именем — Флэшем, я малость в
штаны намочил. — И вдруг Лон Эндерс заплакал.
— Мистер, вы уходите? — спросил Тимми официальным голосом.
— Ухожу, — сказал Билли. Прежде, чем направиться к выходу,
он мимолетно пожал хилое плечо старика.
Снаружи солнце ударило зноем, как молотом. Время перевалило
за полдень, солнце клонилось к западу. Посмотрев влево, он увидел собственную
тень — хрупкую тень высокого подростка на белом песке.
Он набрал код 203.
«Да, у них за пазухой до черта всякого, если знают старую
кличку первого попавшегося человека».
Набрал код 555.
«Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой. Ты мне не
нравишься».
Набрал 9231 и прислушался к звонкам своего дома в городе
Жирных Котов.
«Выглядишь, как несчастье…»
— Алло? — Голос запыхавшийся и полный надежды, но не Хейди,
а Линды. Лежа на постели в номере гостиницы, Билли зажмурил глаза от внезапно
нахлынувших слез. Увидел ее такой, какой она была, когда он шел с ней по
Лантерн Драйв и говорил о несчастном случае, — ее старенькие шорты и длинные
неуклюжие ноги.
«Что ты ей скажешь, Билли-бой? Что пропотел весь день на
пляже, что пообедал двумя кружками пива и что, несмотря на два больших
бифштекса на ужин, ты потерял три фунта вместо обычных двух?»
— Алло?
«Что ты приносишь несчастье тем местам, где появляешься? Что
тебе жаль, что ты врал, но ведь все родители так делают?»
— Алло! Кто это? Бобби, ты, что ли?
Не открывая глаз, он ответил:
— Это папа, Линда.
— Папа?
— Миленькая, я не могу сейчас говорить, — сказал он. «Потому
что, кажется, плачу». — Я все теряю вес, ты знаешь. Но я напал на след Лемке.
Скажи маме об этом. Запомнишь? Я напал на след Лемке.
— Папочка, дорогой, ну пожалуйста, возвращайся домой! — Она
заплакала. Билли сжал трубку в руке. — Я по тебе соскучилась и больше не
соглашусь, чтобы она меня куда-нибудь отсылала.
