«Я этого хотел и, возможно, стану для него сюрпризом. Он
ожидает от меня страха — наверняка. Злость — вот, что может стать сюрпризом».
Билли на мгновение обернулся и посмотрел на свой автомобиль,
покачал головой. Потом начал спускаться вниз по травяному склону к табору.
Глава 19
В цыганском таборе
Он остановился за фургоном с изображением женщины и
единорога — одна из множества теней, трепещущих от отблеска костра. Прислушался
к их негромкому разговору, к взрывам смеха, к потрескиванию дров в костре.
«Туда я выйти не могу», — настаивал его рассудок. В этой
настойчивости был страх, смешанный со стыдом. Нет, он больше не желал входить в
концентрические круги их костра, вторгаться в их разговоры и личные дела. Ведь,
в конце концов, он был виновником. Он…
И вдруг представил себе лицо Линды, услышал ее голос,
умоляющий вернуться домой, ее плач по телефону.
Он был виновником, верно. Но не он один.
Вновь пробудилась ярость. Билли попытался прогнать это
чувство, заглушить его, превратить во что-то более конструктивное — «достаточно
элементарной суровости» — подумал он. Он вышел в промежуток между фургоном и
универсалом, его туфли зашуршали по сухой траве, и направился прямо к ним.
Там, действительно, были концентрические круги: сначала
машины, потом круг людей, сидящих вокруг костра, который горел в обложенном
кругом камней углублении. Неподалеку в землю была воткнута срубленная ветка, на
ней прикреплен желтый лист бумаги. Билли предположил, что это разрешение
разводить костер.
Те, что помоложе, сидели на траве или на надувных
матрасиках. Люди постарше сидели на алюминиевых раскладных стульях, оплетенных
пластиком. Билли увидел старую женщину в шезлонге, обложенную подушками и
прикрытую одеялом. Она курила самокрутку.
Три собаки, находившиеся по ту сторону костра, принялись
лаять без особого энтузиазма. Один из молодых цыган резко оглянулся и распахнул
жилетку, обнажив никелированную рукоятку револьвера в кобуре под мышкой.
— Энкельт! — резко сказал мужчина постарше, положив ладонь
на руку молодого цыгана.
— Болде хар?
— Жуст дот — хан оч Тадуз!
Молодой парень посмотрел в сторону Билли Халлека, который
теперь стоял среди них, совершенно неуместный в своем мешковатом спортивном
плаще и городских туфлях. На лице цыгана отобразился не страх, но удивление и —
Билли готов был поклясться в этом — сочувствие. Парень поднялся и быстро
удалился, лягнув по пути пса и прикрикнув: «Энкельт!» Пес вякнул, и все три
собаки разом умолкли.
«Пошел за стариком», подумал Билли.
Он окинул взглядом всю компанию. Разговоры прекратились, все
смотрели на него своими черными цыганскими глазами. «Вот так себя чувствуешь,
когда на суде с тебя спадают штаны», подумал он, но на самом деле все было
совсем не так. Теперь, когда он оказался перед ними, сложные эмоции исчезли.
Остались лишь страх и гнев, но и то, и другое лишено остроты — спрятавшейся в
глубине разума.
«И вот еще что: они вовсе не удивлены видеть тебя здесь… они
совсем не поражаются твоему виду».
Значит, все было правдой. Никакая там не психологическая
анорексия, никакая не экзотическая форма рака. Билли подумал, что даже Майкла
Хаустона убедили бы эти темные глаза. Они знали, что с ним случилось. Знали,
почему это произошло. И знали, чем это закончится.
Они смотрели друг на друга — цыгане и тощий человек из
Фэйрвью, Коннектикут. И вдруг без всякой причины Билли начал улыбаться.
Старуха, обложенная подушками охнула и сделала в его сторону
жест, отгоняющий нечистую силу.
Послышались приближающиеся шаги, голос молодой женщины
заговорил торопливо и сердито:
— Вад са хан! Оч плоцлигг браст хан дыббук. Папа! Алсклинг
грат инте! Сналла дыббук! Та миг мамма!
Тадуз Лемке, в ночной рубашке, спускавшейся до его костлявых
колен, босой, вышел в свет костра. Рядом с ним, в хлопчатобумажной ночной
рубашке, обволакивающей ее соблазнительные бедра, была Джина.
— Та миг мамма! Та миг… — Она выхватила взглядом Билли,
стоявшего в середине круга в мешковатом плаще и несоразмерных штанах. Вскинула
руку в его направлении и вновь обратилась к старику, словно собираясь напасть
на него. Остальные в бесстрастном молчании наблюдали за происходящим. В костре
громко треснуло полено, рассыпав золотой фонтан искр.
— Та миг мамма! Ва дыббук! Та миг инте тилль мормор! Ордо!
Ву дерлак!
— Са хон лагг, Джина, — ответил старик. Его голос и
выражение лица были безмятежными. Одна корявая рука потянулась и погладила
роскошные волны ее черных волос, ниспадавших до талии. Пока что он ни разу не
взглянул на Билли. — Ви ска станна.
На миг она сникла, и несмотря на ее соблазнительную фигуру,
Билли показалось, что перед ним совсем юная девочка. Затем она обернулась снова
к нему с пылающим взглядом, словно подлили горючего в затухавший костер.
— Вы не понимаете нашего линго, мистер?! — крикнула она ему.
— Я говорю моему старому папе, что убили мою старую маму! Я говорю, что вы
демон, и нам следует убить вас!
Старик положил ладонь на ее руку. Она стряхнула ее и
бросилась к Билли, едва не ступив босой ногой в костер. Волосы развевались
позади нее.
— Джина, ферклиген глад! — крикнул кто-то встревожено, но
никто больше не издал ни звука. Ничуть не изменилось безмятежное выражение лица
старика: он смотрел, как Джина приближается к Билли, словно родитель,
наблюдающий за резвым ребенком.
Она плюнула ему в лицо громадным плевком, — видно, ее рот
был полон слюны. Билли ощутил ее слюну даже у себя во рту. На вкус напоминало
слезы. Она посмотрела на него в упор своими огромными глазами, и несмотря на
все происшедшее, на все, что он утратил, Билли осознал, как хочет ее. И она это
поняла — в черноте ее глаз горела ненависть.
— Если это может вернуть ее, плюй на меня, пока я не утону в
плевках, — сказал он. Голос его на удивление прозвучал ясно и мужественно. — Но
я не дыббук, не демон, не чудовище. То, что вы видите… — он поднял руки, и
костер на миг просветил его одежду насквозь, сделав похожим на иссохшую белую
летучую мышь… — это то, что я и есть.
На мгновение лицо ее отразило нерешительность, почти страх.
Хотя слюна все еще стекала по его лицу, выражение ненависти покинуло ее глаза,
и Билли мысленно поблагодарил за это.
— Джина! — Это Сэмюэл Лемке, жонглер. Он появился возле
старика, застегивая пояс своих брюк. На нем была рубашка с короткими рукавами и
портретом Брюса Спрингстина. — Энкельт мен тиллраклигг!
