— Мне платят не за утешения, — холодно сказал Фандер. —
Особенно когда поднимают среди ночи с постели. Пришлось переодеться уже в
самолете на высоте одиннадцати тысяч футов. Так, говорите, был стальной шарик?
— Да.
— Тогда, видимо, ничего страшного. Шарик в растворе держать
толку мало. Сталь яд не удержит. Это не то что индейцы Дживаро, которые
отмачивают наконечники своих стрел в яде кураре. К тому же, если это была
неожиданная встреча, вспышка эмоций, как вы говорите, женщина и не успела бы
покрыть шарик ядом. Рана заживет без осложнений. — Он приготовил эластичный
бандаж и дезинфектант. — Я вам обработаю рану, забинтую и наложу бандаж. Будет
очень больно, но поверьте, еще больнее станет, если я оставлю рану такой, как
она есть.
Он еще раз оценивающе посмотрел на Билли. Это не был взгляд
сострадающего врача, а скорее холодный взгляд врача, делающего аборты, подумал
Билли.
— Эта рука будет вашей самой мелкой проблемой, если вы не
начнете хорошо питаться.
Билли промолчал.
Фандер еще некоторое время изучал его взглядом, затем
приступил к обработке раны. Теперь говорить стало просто невозможно: уровень
боли в его фантазии возрос с пятидесяти тысяч ватт до двухсот пятидесяти тысяч
одним скачком. Зажмурив глаза и стиснув зубы он ждал, когда кончится эта мука.
Наконец все было кончено. Он сидел, положив забинтованную
руку на колено, и наблюдал, как Фандер укладывает свой саквояж.
— Помимо всего прочего, — сказал он, — ваше истощение
создаст дополнительные проблемы. Вам больнее, чем человеку нормального веса.
Давать вам дарвон или дарвоцет не могу, поскольку они могут погрузить вас в
коматозное состояние или вызвать сердечную аритмию. Сколько вы весите, мистер
Халлек? Сто двадцать пять?
— Что-то вроде того, — пробормотал Билли. В ванной номера
были весы, и он на них встал прежде, чем отправиться в цыганский табор. Стрелка
остановилась на 118. Вся эта беготня под палящим зноем ускорила похудание.
Фандер неодобрительно кивнул.
— Я дам вам сильнодействующий эмпирин. Примете только одну
таблетку. Если за полчаса не уснете, и боль будет очень беспокоить, примете еще
одну. И так — дня три-четыре. — Он покачал головой. — Пролетел шестьсот миль,
чтобы выдать человеку флакон эмпирина. Просто невероятно. Жизнь полна
сюрпризов. Но учитывая ваш вес, даже эмпирин может оказаться опасен. Вам бы
детский аспирин принимать.
Фандер извлек из сумки еще один маленький флакон без
надписи.
— Ореомицин, — сказал он. — Будете принимать каждые шесть
часов. Но учтите, мистер Халлек, если начнется расстройство желудка, немедленно
прекратите прием антибиотиков. В вашем состоянии расстройство желудка
убийственнее любой инфекции.
Он защелкнул свой саквояж и поднялся.
— И еще один маленький совет, который, правда, не имеет
никакого отношения к вашим приключениям в сельской местности Мэна. Добудьте как
можно скорее таблетки калия и принимайте их по две штуки в день — одну утром,
другую — перед сном. Они продаются в аптеках вместе с витаминами.
— Зачем?
— Если потеря веса продолжится, у вас вскоре начнется
сердечная аритмия. Эта аритмия происходит от радикального уменьшения содержания
калия в организме. Возможно, это и убило Карена Карпентера. Всего хорошего,
мистер Халлек.
Фандер собрался. Некоторое время он стоял на пороге, глядя в
ту сторону, откуда в утренней тишине доносился шум океана.
— Вам следует немедленно отменить голодовку, мистер Халлек,
— сказал он, не оборачиваясь. — Мир, в общем-то, куча дерьма. Но он может быть
и очень красивым.
Фандер направился к голубому «шевроле» и уселся на заднее
сиденье. Билли провожал его взглядом, стоя в дверях.
— Я пытаюсь избавиться от этой напасти, — сказал он вслед
удаляющемуся автомобилю. — Делаю все возможное.
Он закрыл дверь и медленно подошел к столику. Посмотрел на
пузырьки с лекарствами и подумал — как же их открыть одной рукой?
Глава 21
Джинелли
Билли заказал в номер приличный обед. Есть совершенно не
хотелось, но он постарался съесть все без остатка. Покончив с едой, рискнул
принять сразу три таблетки эмпирина. Подумал: как-никак, а таблетки ложатся на
жаркое, сандвич с индейкой, и на порядочный ломоть яблочного пирога, который,
правда, скорее напоминал по вкусу асфальт.
Таблетки подействовали. Сначала передатчик боли в руке
понизил свою мощность до пяти тысяч ватт, затем последовала серия кошмарных
снов. Через весь сон шла, пританцовывая, обнаженная Джина, на ней были надеты
только золотые серьги в виде больших колец. В следующем сне он полз по длинной
дренажной трубе к круглому пятну дневного света, который непонятным образом
оставался все на том же далеком расстоянии. Что-то кралось следом за ним,
преследовало пугающее ощущение, что его настигает крыса. Но крыса необыкновенно
большая. И вдруг он выбрался из трубы. Однако ошибся, подумав, что, наконец,
спасен, потому что вылез он в вымирающий от голода Фэйрвью. Повсюду валялись
трупы, кое-где целые груды. Ярд Стивенс лежал, распластавшись, посреди
городского сада, и парикмахерские ножницы глубоко вонзились в то, что осталось
от шеи. Дочь Билли стояла, прислонившись к фонарному столбу, и представляла
собой что-то вроде остова с соединенными суставами, одетого в праздничный
красно-белый костюмчик мажоретки. Невозможно было определить — мертва она, как
остальные, или пребывает в коматозном состоянии. Стервятник, замахав крыльями,
опустился на ее плечо. Когти сжались, голова вытянулась вперед. Гниющим клювом
птица вырвала клок волос из ее головы. Окровавленный ошметок скальпа прилип к
корням волос, как земля к корню вырванного растения. Она не была мертвой —
Билли услышал ее стон, увидел, как пошевелились руки Линды. Он обнаружил, что в
его руках рогатка, но заряжена она была не стальным шариком, а стеклянным
грузом для бумаг, который обычно лежал на столе в холле их дома в Фэйрвью.
Внутри груза виден был какой-то изъян, похожий на черно-синюю молнию. Линда в
детстве часто зачарованно разглядывала эту безделушку. Билли выстрелил
стеклянным грузом в птицу. Промахнулся, а птица обернулась Тадузом Лемке.
Послышались какие-то глухие удары, и Билли подумал, что, возможно, началась
фатальная аритмия его сердца. «Я никогда не сниму с тебя его, белый человек из
города», сказал Лемке, и вдруг Билли очутился совсем в другом месте, а глухой
стук продолжался.
Он с глупым видом осмотрелся в номере мотеля, решив, что это
всего лишь очередное место действия его сна.
— Уильям! — позвал его кто-то с другой стороны двери. — Ты
здесь? Открывай, а то я вышибу дверь, Уильям! Уильям!
О'кей, попытался сказать он, но ему не удалось из себя
выдавить ни звука. Рот пересох, губы прилипли к деснам. Тем не менее он испытал
чувство огромного облегчения. Это был Джинелли.
