Джинелли набросил ремень на горло парня и затянул.
Последовала короткая борьба. Молодой цыган бросил винтовку и вцепился в ремень,
наушники вывалились из ушей, и Джинелли услышал Роллинг Стоунс, поющих «Под
моим большим пальцем».
Парень начал хрипеть, сопротивление его ослабло и вскоре
прекратилось… Джинелли давил еще секунд двадцать, потом отпустил («Я же его не
собирался приканчивать», — пояснил он Билли) и оттащил в кусты. Парень был
красив, хорошо физически развит, на вид — года двадцать два, в джинсах и
сапогах «динго». По описаниям Билли, Джинелли решил, что это Сэмюэл Лемке,
Билли с ним согласился. Джинелли нашел дерево приличных размеров и использовал
липкую ленту, чтобы привязать цыгана к нему.
— Звучит глупо, что ты кого-то привязал скотчем к дереву. Но
это — пока кто-нибудь с тобой такого не проделает. От него не освободишься.
Скотч — очень прочный материал. Так и проторчишь привязанным, если никто не
освободит. Его не разорвешь и не размотаешь сам.
Джинелли отрезал нижнюю часть рубашки Лемке, затолкал ему в
рот и заклеил скотчем.
— Потом я перевернул кассету в плейере, включил и засунул
ему наушники обратно в уши. Не хотел, чтобы он скучал, когда очухается.
После этого Джинелли пошел дальше вдоль дороги. Он был
такого же роста, что и Лемке, а потому решил рискнуть и подойти к следующему
часовому до того, как тот обнаружит неладное. Время было позднее, а итальянец
за последние двое суток поспал урывками всего пару раз. Надо было поторапливаться,
пока в сон не начало клонить.
— Когда не доспишь, можешь все дело испортить, — заметил он.
— Одно дело в «Монополию» играть, а другое — иметь дело с людьми, которые
убивают и пишут у тебя на лбу куриной кровью слова. Тут и самому можно ненароком
концы отдать. Вот я такую промашку и сделал. Просто повезло, что мне с рук
сошло. Бог иногда прощает.
Ошибка состояла в том, что Джинелли не увидел второго
охранника, пока не прошел почти мимо него. Второй оказался в тени, а не на
дороге, как Лемке. Причем укрылся не ради конспирации, а ради удобства.
— Этот второй не только слушал плейер-уокмен, — сказал
Джинелли, — он просто крепко спал. Вшивые сторожа, но чего другого и ожидать от
гражданских? К тому же они, видно, решили, что я серьезной угрозы для них не
представляю. Когда веришь, что угроза серьезная, зевать не станешь, даже если
давно не спал.
Джинелли подошел к спящему часовому, выбрал у него на голове
подходящее место и треснул его как следует прикладом автомата. Удар был — как
ладонью по столу. Парень, который сидел, прислонившись к дереву, завалился на
бок. Джинелли наклонился и пощупал пульс. Цыган был жив.
Пять минут спустя итальянец поднялся на невысокий холм.
Слева, на склоне, открылось большое поле. Метрах в двухстах Джинелли увидел
круг автомашин. Костра в ту ночь не жгли. Кое-где в окнах фургонов светился
слабый огонек — только и всего.
Джинелли предпочел ползти с холма по-пластунски, держа
автомат впереди себя. Нашел груду камней, которые годились как укрытие и
огневая позиция. Весь лагерь хорошо просматривался, и прицеливаться было
удобно.
— Луна как раз начала появляться, но ждать ее я не
собирался. К тому же я хорошо все видел, до них было метров семьдесят. Большой
аккуратности мне не требовалось, да и «калашников» не для такой работы. Все
равно что топором удалять аппендицит. Автоматом хорошо пугать, ну и я их
напугал как надо. Спорить готов, они наделали лимонаду в постели. Но только не
старик. Этот — тертый калач, Уильям.
Твердо уложив автомат, Джинелли набрал воздуху, прицелился
по передним колесам фургона с единорогом. Слышны были цикады, бульканье
какого-то ручейка поблизости, где-то за темным полем крикнул козодой. И прежде,
чем он начал второй куплет своей ночной песни, Джинелли открыл огонь.
Грохот разорвал ночь. Пули тридцатого калибра помчались к
цели, на конце дула затрепетало сияние. Колеса фургона с единорогом не просто
лопнули, они взорвались. Джинелли прочесал дугой весь табор, целясь низко.
— Ни одного тела не задел, — сказал он. — Старался не
попасть и в бензобаки машин, брал пониже. Видел когда-нибудь в натуре, как
машина взрывается, если угодишь в бензобак? Это, я тебе скажу, такой фейерверк!
Жуть. Я как-то наблюдал на шоссе в Нью-Джерси.
Взорвались и задние колеса фургона. Джинелли вставил в
автомат запасной рожок. Между тем началась суматоха. Послышалась перекличка
голосов — рассерженных, но больше перепуганных, завизжала женщина.
Люди выскакивали в нижнем белье из фургонов, беспорядочно
метались, в страхе озираясь по сторонам. Впервые Джинелли увидел и Тадуза
Лемке. Старик выглядел довольно комично в развевающейся ночной рубашке, из под
ночного колпака в разные стороны торчали пряди волос. Он бросил взгляд на
разорванные шины фургона и посмотрел прямо в ту сторону, где залег итальянец.
«Вот в его разъяренном взгляде уже не было ничего комичного», — сказал Джинелли
Халлеку.
— Я знал, что видеть он меня не мог. Луна еще не взошла.
Морда и руки у меня были в саже. Но мне показалось, что он меня все равно
увидел, Уильям, и у меня аж холодок по сердцу пробежал.
Старик обернулся к своим людям, которые начали пробираться к
нему, крича и размахивая руками. Заорал им что-то и указал рукой на машины.
Джинелли языка не понимал, но жест был вполне красноречивым: Прячьтесь, идиоты!
— Слишком поздно, Уильям, — сказал Джинелли.
Он выдал очередь поверх их голов. Теперь уж орали все — и
мужчины, и женщины. Некоторые попадали на землю и поползли, другие бросились
бежать в разные стороны, только не в его сторону, разумеется.
А Лемке стоял и покрикивал на них. Его ночной колпак
свалился с головы. Кто полз, кто — бежал, и хотя Лемке правил ими железной
рукой, а панике поддались все.
«Понтиак-универсал», из которого он брал пальто и туфли,
стоял рядом с фургоном. Джинелли вставил третий рожок в автомат и снова открыл
огонь.
— В этой машине в ту ночь вообще никого не было, и я ее
разгромил. Буквально уничтожил.
— АК-47 — страшная штука, Уильям. Когда смотришь на нее в
кино, думаешь, что она оставляет серию аккуратных дырок. На самом деле это не
так. Автомат громит все и притом быстро. Стекла полетели вдребезги, капот
раскрылся, и пули его начисто сорвали. Разнесло фары, взорвало шины, потом
полетел радиатор, из него хлынула вода. Темно, но я услышал, как она полилась.
Короче, когда я закончил, машина выглядела так, словно на хорошей скорости
врезалась в стену. Но пока ошметки машины летали вокруг, дед даже не
шелохнулся. Смотрел на вспышки моего автомата и, видно, собирался скомандовать
атаку. Только я решил этого не дожидаться.
